Прелестная дева швырнула золотую змейку на пол и шагнула прочь из удерживавшего ее пентакля. Волшебник беспомощно бился, лежа на спине и хватая воздух ртом, точно пойманная рыба.
Дева миновала свечки из козьего сала, и все они до единой тотчас же потухли. Она мимоходом пнула чашечку с травами-оберегами. Розмарин просыпался ей на кожу, кожа слегка зашипела и задымилась. Дева не обратила на это внимания. Ее большие темные глаза были устремлены на волшебника. Тот попытался приподнять голову – и увидел, что я иду к нему.
Мокрый, задыхающийся, он все же предпринял еще одну, последнюю попытку. Он указал на меня трясущейся рукой, шевельнул губами, выдавил заветное слово. Из указательного пальца вылетело Копье Сущности. Дева небрежно взмахнула рукой; копьевидные молнии взорвались в воздухе и разлетелись в стороны под разными углами, вонзившись в стены, в пол, в потолок. Одна молния вылетела в ближайшее окно и по дуге ушла в небо, напугав трудившихся в долине крестьян.
Дева пересекла комнату, воздвиглась над волшебником и протянула к нему руки. Ногти на пальцах – да и сами пальцы – сделались куда длиннее, чем прежде.
Старик поднял на меня глаза.
– Бартимеус…
– Ну да, меня зовут Бартимеус, – ответил я. – Ты как, сам встанешь или мне придется наклоняться?
Он промямлил в ответ что-то неразборчивое. Прелестная дева пожала плечами, оскалила ровные зубки и набросилась на него. Он еще какое-то время издавал разные звуки, но быстро затих.
Три мелких сторожевых беса, вероятно привлеченные возмущением планов бытия, появились, когда я уже почти закончил. Они с выпученными глазами столпились на подоконнике, с изумлением глядя на меня. Хрупкая девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Теперь в комнате, кроме нее, никого не было. Она обернулась к бесам. Глаза у нее горели в темноте.
Бесы подняли тревогу, но было поздно. Воздух зазвенел от шума крыльев и свиста острых когтей, но прелестная дева улыбнулась, помахала на прощание бесам, Иерусалиму, своему последнему рабскому ярму на Земле – и, не говоря худого слова, исчезла.
Тут старому волшебнику и конец пришел. Мы довольно много времени провели вместе, но имени его я так и не узнал. Однако я до сих пор вспоминаю о нем с нежностью. Глупый, жадный, бестолковый – и мертвый. Вот это идеальный хозяин!
Часть вторая
4
Соломон Великий, царь Израиля, верховный волшебник и оплот нации, подался вперед и нахмурил свои изящно очерченные брови.
– Мертв? – переспросил он, а потом еще раз, погромче, после жуткой паузы, во время которой сердца четырехсот тридцати семи человек дрогнули и замерли от ужаса: – Мертв?!
Двое ифритов, что восседали подле трона в обличье златогривых львов, устремили на него свои золотистые глаза. Трое крылатых джиннов, что парили над спинкой трона, держа наготове плоды, вина и сладости, дабы царь в любой момент мог подкрепиться, затрепетали так сильно, что кубки и блюда задребезжали у них в руках. Горлицы и ласточки, гнездившиеся между балок, сорвались со своих насестов и сквозь открытую колоннаду умчались в озаренные солнцем сады. А четыреста тридцать семь человек – волшебники, придворные, жены и просители, – собравшиеся в чертоге в то утро, потупились и принялись робко переминаться с ноги на ногу.
Великий царь очень и очень нечасто повышал голос, даже когда речь шла о войне или о женах. Подобные случаи ничего доброго не сулили.
У подножия трона склонился долу Соломонов визирь.
– Да, господин. Мертв. Однако есть и добрые вести: он добыл тебе редкостную старинную вещицу!
Не поднимая головы, он указал на ближайший к нему постамент. На нем стояла золотая статуэтка змея.
Царь Соломон посмотрел на статуэтку. В чертоге все замерло. Львы-ифриты смотрели на людей, моргая золотистыми глазами, скрестив бархатные передние лапы и слегка подергивая хвостом. Над троном зависли в ожидании джинны – они были неподвижны и лишь лениво взмахивали орлиными крыльями. Птицы из сада куда-то делись; только мотыльки, точно солнечные зайчики, мелькали среди залитых светом деревьев.
Наконец царь откинулся на кедровую спинку трона и заговорил: