Да и дела Тихона, как принял к себе племянника, пошли в гору. Поля тучнели, давали добрые урожаи. Смерды от сытой жизни стали ревностней служить господину. Закрома полнились хлебами, солониной, вареньями, медом, разными другими припасами... Никогда особо пусто не было в хозяйстве, но тут такое изобилие пришло, что лучше и не надо!
Да и князь Святослав с воеводой ласковей стал. Не так давно занял он престол киевский, изгнав князя Романа Смоленского. Князя-то изгнал, а вот воеводу, что был при нем, оставил – смог оценить мудрость и опытность его. А началась между ними распря, когда Тихон, выпив сверх меры пенного пива, сказал на пиру: «И что, дескать, князья делят, попусту кровь льют!» Князь Святослав понял это тогда как на себя намек и разобиделся. Милости своей не лишил – дорожил воеводой. Но отдалился, не говорил с ним по душам, не шутил, не расспрашивал о семейных делах. А теперь все пошло по-прежнему. Не так давно спросил после делового разговора:
– Слышал я, у тебя в семье пополнение?
Тихон поначалу не понял, потом рассмеялся:
– Племянничка я к себе взял, сына брата моего покойного.
Мишаньке моему товарищ будет. Славный отрок.
– А я-то думал, прижитой какой, – подмигнул Святослав и, видя смущение воеводы, хлопнул его по плечу. – Да шучу я. Все знают, что ты у нас скромник-постник. В школу-то отдал мальчишку?
– Как же! – откликнулся Тихон.
– Ну и хорошо, мне грамотные нужны.
На том разговор и кончился, но в сердце запал крепко. С того дня еще ласковей стал воевода к племяннику. Помнил, что о нем первом заговорил князь, когда вернул ему свое расположение.
Примечал Тихон за племянником и его особенный дар. Не раз и не два видел, как малевал он что-то угольком на стене хлева. Подошел раз посмотреть и поразился – нарисован был конь, как живой прямо! Вроде бы только что скакал по чистому полю и остановился, роет копытом землю, косится по сторонам диким глазом. Вот-вот сорвется с места и умчится вдаль по росистой траве... Подивился, да и позабыл. А в другой раз Всеслав притащил от гончаров немалый кус глины – белой, жирной, и налепил потешных фигурок – тут и кот на печурке, и воин на коне, и монашек несет дров вязанку. Что видел, то и лепил. Нянька Ольга, вечная потатчица, засушила фигурки в устье печи, как гончары посуду закаляют, и долго еще они у Всеслава в горенке стояли, потом пропали куда-то.
– Где ж игрушки твои? – спросил Тихон у племянника, когда они во дворе с Михайлой в бабки играли. Всеслав не понял только, потом отмахнулся.
– Я их в школу снес, мальчишкам подарил.
– И не жалко было? – продолжал пытать дядька.
– А чего жалеть? – удивился Всеслав. – Этакую чепуховину... Надо будет, я себе еще сделаю.
И сделал, всем на диво. Вылепил бабку Ольгу, как живую. И вот чудо – фигурка-то крохотная, с ладошку всего, а на лице все морщинки прописаны, и улыбается похоже! Даже в лапти махонькие Всеслав фигурку обул, не поленился. Нянька как увидела – только руками всплеснула. Воевода ту фигурку сберег, не велел дарить и выбрасывать, а поставил у себя в палатах. Многим гостям показывал, и все дивились и хвалили.
Посетил как-то воеводу и отец Илларион, что наставником был у обоих мальчишек. Не просто пришел, а с разговором. Тихон обрадовался, звал к обеду, и за трапезой выслушал, что хотел сказать ему Илларион.
– Дар у отрока великий, – тихим голосом говорил гость. – И рвение к слову Божию в нем теперь уж заметно. Не держал ты в мыслях, воевода, чтобы отдать его в монахи?
Тихон нахмурился. Он был верующим человеком, крепко уважал священников и всю монашескую братию, но по природе своей был все же воином и хотел такого же воина воспитать из своего племянника.
– Не думал я о том, отец Илларион, – сказал сумрачно. – Да и зачем это мальчонке? Нешто в миру не найдет себе дела?
– Найти-то, может, и найдет, – с воздыханием отвечал монах, – На все воля Божия. Да только талант у него, грех его в землю закапывать. А мы бы уж всем монастырем собрали ему деньжат на обучение...