– Да нет, – медленно, словно с трудом, произнес воевода.
– Мучает меня, сын, вина горькая.
– Да в чем же твоя вина? – удивился Всеслав.
– То дело давнее, уж никто его и не помнит, кроме меня. Ведомо ли тебе, отчего мы с твоим отцом не виделись столько лет, и о гибели его внезапной я от чужих людей спознал?
– Ведомо, – растерянно отвечал Всеслав.
– Хорошо... А может, тебе и то ведомо, отчего такое приключилось?
Всеслав покачал головой. Из глубин памяти всплывали слова, сказанные кем-то из родичей, или из дворни, и подслушанные им: «не поделили».
– Люди говорили, не поделили вы чего-то, – робко начал Всеслав.
– Точно, – глухо сказал Тихон, поднимая на Всеслава глаза. – Матушку твою, покойницу, мы не поделили. Она, видишь ты, люба мне была, а сама братца моего выбрала. Оно и понятно, они друг другу под пару были. Веселые да светлые, аки голуби. А я, увалень такой, никому не нужен стал. Вот и разобиделся.
– Неведомы мне такие волнения любовные, – ответил Всеслав. – Но, пожалуй, я тебя понимаю. За что ж ты себя винишь?
– Ты дальше слушай. Жизнь-то семейная у меня не задалась – женился от горя да с досады, чтоб Татьяну из сердца вырвать. Сам знаешь – матушка Михайлы, царствие ей небесное, родами умерла, мальчонку мне на руки оставила. Грех так говорить, а все ж скажу, ничего не утаю – может и хорошо, что так-то вышло. Как бы я с ней жил, с нелюбимой, немилой?
Тихон передохнул и продолжал:
– А когда я про смерть братца узнал да поехал к вам – уж знал, что тебя под опеку возьму. Да только другая у меня задумка была. Честно тебе говорю – лелеял я надежду матушку твою в жены взять. Какое-то время выждать, как полагается, да и окрутиться... Думал – согласится она, одной-то с двумя детишками трудненько, мужик в доме нужен, опора и защита. Да заробел, не смог ей ничего сказать. Решил только вот тебя забрать, растить так, словно сын ты мне...
– И не сказал? – тихо спросил Всеслав.
– Заробел, – согласился воевода. – Как юнец заробел! А ведь не о баловстве думал – годы мои уж не те. А она, может, и ждала, что заговорю. Как ты мыслишь?
– Может, и ждала, – уклончиво ответил Всеслав.
– Так вот о том я и думаю – коли не струсил бы, и забрал ее и с девчонкой сюда – были бы живы обе. Вот и рассуди, есть за мной вина, ай нет?
Всеслав молчал, понурившись, но, услышав вопрос, встрепенулся.
– Нет, конечно! – воскликнул горячо. – Кто ж знать-то мог, что такое случится? Не казни себя, не поминай об этом!
– Ладно, – вздохнул воевода, поднимаясь. – Собирайся в путь-дорогу. Да обо мне не забывай, парень. Знаю – путь неблизок, службы у тебя там много будет, а все равно – наезжай почаще к дядьке. Я тебе всегда помогу, ежели беда какая.
Всеслав крепко обнял воеводу, глядя на него сверху вниз. В это мгновение он ясно припомнил, как Тихон приехал за ним в Новгород, как Всеслав впервые увидал его на пороге. Каким великаном – рослый, широкоплечий – показался он тогда! А теперь воевода хоть и не похож на немощного старца, которого ветром качает, но сдал сильно, усох, даже ростом меньше стал – врастает в землю.
– Экий ты медведь, племянничек! – Тихон высвободился из объятий и к нему вернулся его обычный, добродушно-насмешливый тон. – Чуть ребра мне не помял!
Тебя, парень, и женить нельзя будет – раздавишь жену, заспишь!
И с неудовольствием заметил, как покраснел племянник.
Всеслав выехал на заре. Роса еще не высохла, и вся степь сверкала в первых лучах восходящего солнца, словно осыпанная драгоценными каменьями. Ранние птахи пробовали голоса, ветерок шевелил травы – и от всего этого уходило смятение, а в истерзанной душе селился долгожданный покой. Только одно смущало и мучило – вчера зашел Всеслав попрощаться перед отъездом к Михайле.
Встречен был ласково. Хотя хозяин уже отобедал – снова велел накрывать большой стол, потчевал гостя от души. Всеслав поглядывал на брата, дивился. Вот как на человека покойная-то жизнь действует! Размордел Михайла, отяжелел. Стати воинской пока не потерял, но уж жирком подергиваться начал. Уловив взгляд Всеслава, Михайло усмехнулся.
– Вот как живем, братушка! Это вы там в тревогах, в сражениях лишнюю тягость растряхиваете. А у нас жизнь мирная. Взял товар – продал – барыш прихватил. И сиди на печи, чеши пузо! Оттого и тяжелею.
– Хорошо, значит, дела идут? – спросил Всеслав, пытаясь уйти от щекотливой темы.
– Да уж куда лучше! Хотя, если добром помыслить, могли б и лучше идти. Разговор у меня к тебе будет.
– Ну? – Всеслав отчего-то – и сам не понял, отчего – насторожился, даже привстал. Но Михайла засмеялся.
– Да ты сядь, не прыгай. Выпей лучше со мной.
Михайло потчевал гостя и следил, чтобы кубок его не пустел. Всеслав, однако, пил мало, зато хозяин к концу обеда налился до краев. Здравого смысла, столь необходимого торговому человеку, не потерял, только глядел осоловело. Всеслав чуял, что недаром братец его подпаивает – верно, хочет о чем-то попросить, чего-то вытребовать. Но особенно не волновался – с него, сироты, взять нечего. Оказалось, нашлось...
– Вот что, братка, – зашептал, наконец, Михайла, перегнувшись к Всеславу через стол и обдавая его крепким, хмельным духом. – Говорят люди, и батюшка мне не раз сказывал, что к тебе перешел оберег наш родовой.
– Ну! – кивнул Всеслав. – Не первый раз мы с тобой, брат, этот разговор затеваем...
Давным-давно, еще когда мальчонками были оба, пытался Михайла выпросить у брата перстенек батюшкин заветный. Какие только сокровища не обещал взамен – и биту новую, и сокола своего ручного, к охоте уж приученного. Всеслав – ни в какую. А когда воевода проведал о происках своего сына – сделал ему порядочное внушение, так что тот три дня садился, морщась. Но, видно, забыл Михайла ту науку.
– Так зачем он тебе? Посмотри: неудачный ты у нас. Не в обиду тебе будь сказано – отец лихой смертью погиб, а за ним и мать с сестрицей твоей. Сам ты в монастырь идти вздумал. Тоже не Бог весть какое счастье. Только и чести, что богатырем уродился – так в нашем роду мелких и не бывало никогда! Значится, не в пользу тебе оберег-то идет.
– Странно ты, братец, рассуждаешь, – задумчиво ответил Всеслав. – А что, ежели судьба моя совсем другая была? Что, если начертано мне было умереть, когда весь Киев животом смертельно маялся, или когда князь на половцев пошел? А я вот жив, и какую-никакую, а добыл себе славушку. Не такой уж неудачный я, как ты говоришь!
– Да ты не обижайся, не для того сказано. Сам посмотри, как наши отцы-деды жили, кому перстень доставался? Сразу из грязи в князи, сразу богатство приваливало. Воеводу-то помнишь Владимирова? В Константин-град ездил за верой христианской – во как! Сколько богатства нажил, какую славу себе сыскал! Да и твой батюшка, земля ему пухом, неплохо пожил. Из простых дружинников в тысяцкие за невесть какие заслуги угодил, забогател...
– Ты отца моего не трогай! – Всеслав давно уж сдерживал себя, но тут вспылил-таки. – Отец мой своим умом да храбростью всего добился. Да ты на батюшку своего посмотри, коли уж у нас о том речь зашла. Он в воеводы выбился без всякого оберега!
– Ну да, ну да, – умиротворяюще забормотал Михайла, видимо, испугавшись. – Да и не о том я вовсе говорю! Просто я человек торговый, у меня все от удачи зависит. Такое дело – чуть ошибешься, по миру пойдешь. А ты, скажем, не передумал насчет монастыря-то?
У Всеслава отлегло от сердца. Слава Богу, бросил братец свою задумку. Ответил спокойно, ровно:
– Про то пока не ведаю. Хочу узнать, что с матушкой моей и сестрицей приключилось. Может, не умерли они? Спрятались где-нибудь, приютили добрые люди. Или в полон их угнали. Найти бы их тогда... Как мыслишь, может такое быть?
– Что ж, всяко бывает... – задумчиво ответил Михайла. – А как выяснишь, так что?
– Может, потом и в монастырь пойду. Сам знаешь, дяденька меня тогда тем и отговорил – мол, каково семье без кормильца. Коли живы они, коли нужен я им еще – буду для них стараться, всю жизнь положу. Искуплю свою вину, что покинул их, дал в обиду. А коли нет... Пойду, пожалуй, и в монастырь.