В тот вечер, как я уехал из Лондона, он прожил со мной ровно год и один день.
Глава 11
Я очень тосковал по Миджу, так сильно, что только год спустя заставил себя вернуться в Камусфеарну. Я горевал по своему павшему воробышку, он так полно занимал собой этот пейзаж, настолько освоился в каждом ярде кольца светлой воды, который я так любил, что после его ухода оттуда, он казался мне пустым и никчёмным. Впервые все знакомые вещи, которые приносили мне радость, теперь представлялись мне фоном сцены, на которой не было артиста. Когда я узнал, что он погиб, то не остался там, а сразу же вернулся на Сицилию и занялся работой, которую задолго до этого мне пришлось прервать. По мере того, как медленно тянулись летние месяцы под палящим солнцем, тот год, что я провёл в обществе выдры, и даже сама Камусфеарна, иногда казались мне просто сном. Я не мог не признаться самому себе, как сильно повлияла на меня смерть этого дикого зверька, и в то же время внутренний голос ставил под сомнение правомерность, возможно, моральное соответствие такого отношения перед лицом человеческих несчастий, окружавших меня. Подобно моим занятиям на острове Соэй, этот год теперь представлялся мне лишь эпизодом жизни, четко очерченным в начале и конце, у которого не может быть продолжения, но как и в тот раз я оказался не прав. С Сицилии я вернулся осенью и переехал в район Челси, отчасти, должен признаться, потому, что все те приспособления для выдры, которыми изобиловала квартира, постоянно и навязчиво напоминали мне о том, что я не смог сохранить жизнь животному, которому уделял столько внимания. Но я так привык к постоянному присутствию животного в доме, что, когда однажды у Хэрродза увидел лемура с хвостом колечками, который ещё недавно был собственностью Сирила Конноли, меня не остановила от легкомысленного поступка даже цена в семьдесят пять фунтов стерлингов. Кико, так её звали, стала жить у меня в новой квартире. Кико была прекрасным животным, значительно больше по величине крупной кошки, это было создание высшего класса с мягким голубовато-серым мехом, с лисьей черно-белой мордочкой, большим пушистым хвостом с перемежающимися черными и белыми кольцами, золотыми глазками, обезьяньими лапками с прямыми, острыми как иголки, когтями и с повадками, которые были антисанитарны и неприличны. Большую часть времени у неё почти постоянно была течка, однако внешне это проявлялось не столько в горячности, сколько во влажности. К тому же у неё был такой сильный психоз, что она годилась в ручные животные так же, как попавший в неволю леопард. В течение девятисот девяносто девяти минут из каждой тысячи она была такой ласковой и нежной, что только ребёнок мог такое пожелать, а в оставшуюся минуту она превращалась в убийцу, нападающего безо всякого предупреждения и повода, и всегда при этом сзади. Её техника нанесения тяжких телесных повреждений заключалась в том, что она спрыгивала с какого-либо высокого шкафа на плечи, - а она легко прыгала метров на шесть, - и начинала выцарапывать глаза своими острыми когтями. Какова бы ни была первоначальная травма, вызывающая такое жуткое предательство, полагаю, что она каким-то образом была связана с окнами.
Каждое из её нападений произошло тогда, когда я стоял у окна и по той или иной причине трогал его. А во время третьего и последнего безобразного случая я разговаривал через окно с кем-то, кто находился на тротуаре под окном.
Мне, пожалуй, повезло, что Кико меня не убила, ибо я слишком долго не обращал внимания на признаки опасности. До того я считал, что порванное веко у меня- это случайность, полагая, что она просто потеряла равновесие и хваталась лапами непреднамеренно. В следующий раз я закрыл глаза руками, и в результате у меня теперь такие травмы, которые никогда не пройдут, так как зубы у неё - просто какой-то режущий инструмент с острыми как бритва краями. Я и на этот раз простил её, рассудив, что она приняла мои движения за признаки нападения. В следующий раз я закрыл лицо локтями, а не руками, Кико потеряла равновесие и упала на пол.
Мне показалось, что она сердито бросается мне на ноги, но практически ничего не почувствовал, и только позже я чуть ли не с ужасом заметил, что стою в большой, всё время расширяющейся луже крови. Я знал, что ничего, кроме артерии не может вызвать такое невероятное кровотечение. Кое-как я выбрался из комнаты и бросился в ванную, оставляя за собой кровавый след, какой можно увидеть лишь на бойне.
Там я выяснил, что большеберцовая артерия торчит у меня из лодыжки как окурок, а кровь фонтанирует оттуда чуть ли не на полметра. Я намочил платок и попытался наложить жгут, но тут же совсем позабыл, какое место надо зажимать. Через несколько минут бесплодных попыток я прикинул, что потерял уже почти литр крови и потратил ещё несколько секунд, пытаясь высчитать, как скоро потеряю сознание, так как уже почувствовал в теле слабость и меня стало покачивать. Я посчитал, что при такой потере крови у меня остаётся что-то около пяти минут, и стал искать какую-нибудь тесёмку, чтобы перевязать артерию, как вдруг у меня перед глазами отчётливо возникла большая схема, где венозная система была обозначена красным цветом, а артериальная- синим. Большеберцовая артерия, конечно же, выходит на поверхность только в паху. Я наложил турникет и, закурив сигарету, стал размышлять о Кико. Психоанализ лемура, как я понял, вызовет непреодолимые проблемы. Так что теперь она находится в просторной клетке с тремя другими такими же лемурами в честерском зоопарке. Она всё ещё принадлежит мне, я как-то всё надеялся, что у неё появится потомство, и я смогу воспитывать её детёныша, не травмированного прежде. Но теперь считаю, что, хоть у лемуров и есть общий предок с человеком, выбирать их себе в друзья надо так же тщательно, как и людей.
После Кико у меня был Буш-Бейби, который, кроме вводящего всех в заблуждение леденящего кровь крика, раздававшегося по ночам в сонных каменных джунглях Челси, отличался лишь тем, что был страшно скучен. Его любимые занятия, к тому же, проходили в уединении, и от них приходилось краснеть. Позднее, когда он переехал к менее привередливым хозяевам, мне предложили ещё одного с весьма любопытным, но и очень подходящим именем "Хичкок". Хоть его так назвали по фамилии бывших владельцев, напоминание было весьма красноречивым, и я отказался.