— Христианский бог терпелив, — нарушил тишину Плауэн, — но если его вывести из терпения… — Внезапно ему пришла в голову мысль поразить воображение литовца пытками других людей. Интересно, что скажет этот мудрец. — Сейчас ты увидишь, как наказывает бог изменивших святой вере… Приведи вероотступников, Филипп, — обернулся Плауэн к палачу, — да кликни своих помощников.
Несколько человек вошли в подземелье. Они почесывались и зевали от возбуждения и страха. Истлевшее тряпье едва держалось на плечах. Лица и головы заросли волосами, тело гноилось.
Только глаза страдальцев смотрели по-человечески.
— Целый месяц нам не меняли подстилку, — сказал хриплым голосом высокий мужик, стоявший впереди, — свиньи лучше живут, а человек — божье творение.
— Поговори, погань! — прикрикнул палач. — «Творенье божье!» Посмотри на себя!
— Хлеба, — произнес тот же мужик, — мы голодны. Во имя бога, дайте нам хлеба!
Остальные со стоном расцарапывали тела, страдая от вшей.
— Сейчас вам дадут хлеба, — сказал палач.
Бутрим посмотрел на узников и узнал всех. Прошлым летом он смыл с пруссов святую воду и совершил обряд открещивания. «Неужели они покажут на меня?»— подумал криве и отвернулся.
Палач стал раздувать мехи, накаливая докрасна затейливые куски железа для огненных пыток. Подручные нагревали воду в больших глиняных горшках.
Узники скучились в одном месте, посматривая вокруг испуганными глазами.
— Кто вы? — нахмурив брови, спросил Плауэн.
— Люди, — ответил хриплый голос из человеческой кучи.
Перед пыткой подсудимых раздевали догола, сбривали волосы и тщательно осматривали, нет ли особых примет. Иногда по пятнам на теле удавалось опознать колдуна. Но палачи не хотели притронуться к узникам, испачканным вонючей грязью. Поколебавшись, старший палач сорвал с мужиков лохмотья. На теле молодого прусса Плауэн увидел большое родимое пятно, величиной и цветом похожее на каштан.
Палачи переглянулись, перешептались. Подручный вытащил из обшлага рубахи большую иголку и всадил ее в родинку.
Юноша вскрикнул. Из родимого пятна выступила кровь и рубиновыми каплями скатывалась на пол.
— Он не колдун, — сказал палач, увидев кровь.
— Вас обвиняют в том, что вы изменили Христовой вере и снова превратились в язычников, — с грозным видом сказал Плауэн.
Узники молчали.
— Сознайтесь, кто совершил над вами языческий обряд, и вам не будет пыток, — опять сказал Плауэн. — Обещаю легкую смерть.
Пруссы не пошевелились. Плауэн посмотрел на палачей.
— Час божьего гнева пробил, — гневно произнес он. — Приступите к пыткам.
Палачи привязали узников к деревянным скамейкам и через воронку стали лить им в глотки горячую воду. Время от времени палачи прекращали пытку и предлагали покаяться. Писец сидел с пером наготове.
В ответ пруссы только хрипло дышали.
Когда высокому мужику вывернули из суставов руки и ноги и стали забивать под ногти толстые иголки, он громко сказал:
— Аще кто речет — бога люблю, а брата своего ненавижу, ложь есть.
Остальные стонали от боли.
Плауэн, подперев голову руками, сидел как раз на самой середине стола, меж двух толстых восковых свечей, напротив святого распятия. Взъерошенные брови нависли над впалыми горящими глазами. Одна свеча закоптила. Он взял серебряные щипчики, поправил пламя, искоса посмотрел на каменное лицо Бутрима.
Дикий крик заставил Бутрима повернуться. Закричал молодой прусс с пушком над губой и влажными, как у телка, глазами. Палач в пятый раз повернул палку, стягивая веревкой предплечье. Кожа лопнула, веревка разорвала мясо.
— Сознайся, — сказал Плауэн.
— Я не знаю, что сказать, — простонал юноша, — кого обвинить.
Палач еще прикрутил веревку, затрещали кости.
— Сознайся, — повторил Плауэн, — кто совершил языческий обряд?
— Я готов служить богу, — прошептал прусс и заплакал. — Иисус-Мария, Иисус-Мария… — сказал он, будто в беспамятстве.
Ему еще прикрутили веревку.
— Я верую, верую, дайте мне святой крест, дайте скорее!
Священник поднес к губам распятие. Юноша исступленно повторил:
— Верую, верую! — и, плача, целовал крест.
— Это я совершил языческий обряд над пруссами, — вдруг громко сказал Бутрим, — прекратите пытку.
Плауэн долго молчал, не спуская глаз с литовца. В подземелье опять стало тихо.
— Зачем ты признался, святейший? — с укором сказал Бутриму высокий прусс.
— Довольно, Филипп, — обернулся к палачу Плауэн. — Вырви им языки, дело сделано.
Священник выпил пива, стер влагу с потного лба.
— Вот как! Значит, ты языческий поп, — тихо сказал он. — Не часто к нам залетают такие птички. И это твои боги? — Плауэн вынул из шкатулки маленькие, в палец, янтарные фигурки Перкуна и Поклюса. — Ты продал амулет крещеному пруссу Фридриху и говорил, что он поможет от черной оспы? Говори!
«Мне пришло время умереть, — подумал Бутрим, — так умру литовцем».
— Это мои боги, — сказал он, гордо подняв голову. — Я уважаю и люблю своих богов. Я принесу жертву великому Перкуну, смотри! — Он сунул палец в глаз и ногтем разорвал глазное яблоко. На бороду потекла кровь. — Презренный пес, если ты любишь своего бога, сделай так же!