Впрочем, Бьергюльф унывать не любил — в особенности за столом, уставленном яствами и множеством напитков. Скоро они с Хольгером вновь потребовали музыки и, похлопывая друг друга по плечу, затянули новую песню. Хайделинда, отвыкшая от шумных празднеств, поморщилась, глядя на герцога и его собутыльника. Она повернулась к Сюнниве, которая тоже не очень любила такие пиры и сидела, равнодушно оглядывая зал.
— Ты не видела Эрленда? — спросила Хайделинда, стараясь придать своему голосу как можно больше безразличия.
— Перед тем как я пришла к тебе, он встретился мне во дворе. Похоже, собирался куда-то. Лошадь стояла под седлом.
— Да? — погрустнев, переспросила Хайделинда. — Он мне ничего не говорил.
Сюннива внимательно посмотрела на подругу:
— Что это ты так беспокоишься о нем? Теперь тебе наставник ни к чему.
— Да нет, — смутилась девушка. — Это я просто так спросила.
— О чем разговор, милые? — вмешалась Гунхильда, повернувшись к девушкам.
— Мы говорим, госпожа, о монастырских нравах, — не моргнув глазом, ответила Сюннива.
— Мне показалось, — продолжала герцогиня, — что тебе там понравилось. Так?
Хайделинда, внутренне содрогнувшись, коротко ответила:
— Да, матушка, за время, проведенное там, я многому научилась.
— Вот видишь! — торжествующе воскликнула Гунхильда. — А помнишь, как ты не хотела уезжать? Выходит, что твой отец и я были правы.
— Выходит, так, — прошептала Хайделинда.
Сюннива внимательно следила за молодой герцогиней и, увидев, что у той на глаза наворачиваются слезы, поспешила перевести разговор на другую тему:
— Госпожа! Так получилось, что у молодой герцогини нет совершенно ни одного подходящего платья, чтобы…
— Она могла взять что-нибудь из моей одежды, — недовольно ответила Гунхильда. — Хайделинда! — обратилась она к дочери, молча смотревшей куда-то прямо перед собой. — Хайделинда! — повторила она громче, видя, что та не реагирует на ее слова.
— Прости, матушка, — вздрогнула девушка, — я задумалась.
— Вечно ты мечтаешь о чем-то, — капризно повела плечом Гунхильда, — и монастырь тебя от этого не отучил. Хотя еще неизвестно, чему там тебя научили, — добавила она с усмешкой. — Я говорю о том, что ты могла взять что-нибудь из моих платьев. Мы же с тобой одинакового сложения, — заключила она.
Последнее замечание почти соответствовало истине. Герцогиня с дочерью были одного роста и имели схожие фигуры с той лишь разницей, какая существует между девушкой семнадцати лет и женщиной, перешагнувшей границу третьего десятка. Хотя у Гунхильды тело оставалось стройным и гибким, но тем изяществом и грацией, которое отличает юную девушку, оно уже не обладало. Хайделинда, взглянув на мать, хотела сказать об этом, но благоразумно промолчала.
— В замке есть ткани, и наши девушки сошьют тебе платья по моим образцам, — подвела итог беседы Гунхильда, отворачиваясь.
Хайделинде было все равно, как решится вопрос с ее одеждой. Сейчас девушку больше всего волновало, куда делся ее возлюбленный. Этот пир в ее честь, громкая музыка, бесцеремонные разговоры матери — все стало раздражать, и она мечтала лишь о том, чтобы затянувшееся веселье побыстрее закончилось. Пока был жив отец, они если и собирались по соответствующему поводу в большом зале, то все проходило куда менее шумно, и, кроме того, Гюннюльф отличался от младшего брата тем, что был меньшим любителем выпивки и безудержного веселья. Даже Хольгер, который и тогда часто навещал их, стал, как ей показалось, немного другим.
— Как поживают Трикси и Труди, граф? — вспомнила она о младших сестрах Хольгера.
— Если бы я знал, что ты приедешь, то взял бы девчонок с собой, — ответил Хольгер, размахивая костью с остатками мяса. — Они всегда спрашивали о тебе. Я жалею, что мне не пришла в голову мысль отправить их в монастырь. Дуры, клянусь Митрой, набитые дуры! Совсем не чета тебе. Я пришлю сестер, если пожелаешь, вы ведь давно не виделись. Или давай поедем вместе со мной к нам. Погостишь в Ормхагене, — предложил Хольгер. — Девчонки будут очень рады, да и я тоже.
— Зачем ты так, граф? — слегка поморщилась Хайделинда. — Твои сестры — очень милые девушки, мы были с ними дружны.
— Называй меня просто Хольгер, — отхлебнув изрядный глоток пива, продолжал сосед, — к чему нам церемонии. Мы люди свои.
Хайделинда на мгновение задумалась, но в этот момент в зале появился Эрленд. Все замолчали. Бьергюльф привстал с места:
— Ну что?
Эрленд подошел и прошептал несколько слов ему на ухо.
— Как это не был? — громко переспросил герцог.
Собеседник развел руками.
— Ладно, — махнул рукой Бьергюльф, — садись, поужинай с нами.
«Куда он делся, этот сын Нергала? — подумал герцог. — Сказал же, что поехал к себе в село».
Дело в том, что, поговорив с Эрлендом, герцог долго раздумывал, как поступить, и решил послать аргосца вдогонку за колдуном. Теперь Эрленд возвратился и сообщил, что в ближайших селах от замка не видели, чтобы Краутвурст проехал по направлению к Сюндбю. Куда же он делся? Не надо было его отпускать от себя! Герцог приуныл и остаток ужина прошел тихо, против чего совершенно не возражали некоторые из сидящих за столом.
Пока все складывалось как нельзя лучше. Варвар продал пару лошадей в одном из селений, оставив себе крепкого гнедого жеребца, и часть денег тут же спустил в ближайшем придорожном кабаке. После напряженных событий последних дней ему захотелось немного отдохнуть и расслабиться. Гостеприимный хозяин, заговорщицки подмигнув киммерийцу, предложил переночевать в гостинице и, когда варвар согласился, отвел его в просторное помещение наверху. Конан с наслаждением растянулся на широкой кровати, но уснуть не успел.
В дверь постучали, и когда варвар открыл дверь, то не пожалел об этом. Белокурая девушка с нежным податливым телом провела с ним целую ночь, пока не уснула, совершенно обессилев.
Киммериец, довольный, повернулся на просторной постели и, взглянув на окно, увидел, что ему поспать уже не удастся. Утро вступало в свои права, первые лучи солнца золотили черепичные крыши, вовсю загомонили проснувшиеся птицы. Варвар оглядел бесстыдно раскинувшееся на простынях нагое тело и положил на живот девушки, в самое углубление пупка, золотой — она его вполне заслужила.
Потом киммериец ополоснул лицо водой из кувшина, и скоро дробный стук копыт его гнедого растворился в свежем утреннем воздухе.
Дорога была пустынна. Конан, мурлыча под нос какую-то песенку, предоставил коню самому выбирать дуть, отпустив поводья. Было тихо и прохладно, солнце еще не нагрело лесной воздух и только иногда проглядывало сквозь мелькавшие по сторонам поляны. Конан слегка задумался и не увидел, а скорее почувствовал: происходит что-то необычное.
Он натянул поводья, останавливая коня, и огляделся вокруг. Впереди и позади его дорога желтой песчаной полосой петляла между позлащенными солнцем стволами сосен.
Справа небольшая полянка с раскидистой березой, слева — стена густого леса. Все казалось мирным и спокойным, но варвар кожей чувствовал, что сейчас непременно произойдет что-то необычное. Он поднял голову вверх: чистое голубое небо. Вдруг непонятно откуда возник небольшой ветерок. Сначала слабый, он усилился и дул уже ровно, прямо в лицо киммерийцу, неся с собой прошлогодние листья и поднимая легкие бурунчики песка на дороге.
Варвар прикрыл глаза рукой и почувствовал, что на рукав его рубахи словно садятся тысячи насекомых. Он отнял руку и увидел прилипшее к ней огромное число мягких и почти незаметных паутинок, переливающихся в солнечных лучах. Через мгновение киммериец ощутил, что паутинки опутывают все его тело: ноги, спину, грудь.
Он взмахнул руками, пытаясь разорвать тончайшие нити, но они все прилипали и прилипали к его одежде, скоро Конан почти не мог пошевелиться. Каждое движение затягивало паутину и еще больше сковывало тело.