На кухню вбежала маленькая девочка. В правой руке она держала серого полосатого котенка. Лапки его свисали как четыре макаронины. Девочка прижала котенка к правому боку и открыла стоящий в углу холодильник. Достав оттуда пакет молока, девочка налила его в блюдце, стоящее возле холодильника, и посадила перед ним котенка. Маленький пушистый комочек вытянул к блюдцу мордочку, несколько раз обнюхал его и начал лакать. Девочка сидела рядом и размеренно гладила котенка по шерстке.
— Опять его притащила! — не то прогнусавил, не то недовольно прошипел плюгавый толстячок с лакированной лысиной. — Всю квартиру зассал!
Стас знал этого толстячка. Отвратительное существо. За всю свою жизнь он не упустил ни одной возможности сделать или сказать кому-нибудь гадость. И мать его была в этом достойном примером. Сначала она писала доносы в НКВД, потом в ЖЭК, а к старости перешла на газеты. И профессору от этой семейки тоже досталось.
— Пшел вон! — фыркнул толстячок и пнул котенка словно мячик.
Пушистый комочек поднялся в воздух, пискнул в полете, и ударился о ногу Стаса. Девочка приоткрыла рот и недоуменно моргала глазками. Через пару секунд она захныкала, и почти сразу перешла на рев.
Толстячок поднял глаза на Стаса и, увидев его взгляд, замер с приоткрытым ртом. Археолог был уверен, что сейчас расплющит плешивого с одного удара по лысине. Но он успел сделать только два шага навстречу врагу. В дверном проеме появился Егор, сосед профессора. Он жил в этой квартире четырнадцать лет и плешивого невзлюбил с первого часа. Егор схватил толстячка за отвороты плюшевого халата и приподнял к своим глазам. Толстячок дернул ножками, и с них слетели шлепанцы.
— Я тебя, сверчок плешивый, последний раз предупреждаю. Еще раз кота тронешь — я тебе нос откушу.
— Да я тебя… — трепыхался толстячек, — а ну пусти… распустили вас… да я вас всех…
— Топай отсюда. Зас-сранец! — прошипел Егор и швырнул сволочь через открытую дверь в коридор.
Толстячок отскочил от стены, чудом устояв на ногах, отряхнулся и засеменил прочь, продолжая выкрикивать угрозы из коридора. Егор постоял немного, прислушиваясь к бубнежу, и с довольной улыбкой прошел к Стасу.
— Здорово!
— Привет, — ответил Стас, пожимая протянутую руку.
— Это ты правильно сделал, что пришел к профессору. Сдает старик. Ученики иногда еще приходят, но разве сравнишь нынешнюю молодежь с вами.
— Ну, ты скажешь тоже, — ответил Стас. — Просто все сейчас заняты добыванием средств к существованию. Сейчас не поразгружаешь вагоны, как мы в юности.
— Эт точно, время другое, — согласился Егор. Он поставил чайник на плиту и включил газ. Тут его окликнул женский голос, и Егор вышел из кухни.
Девочка сидела на корточках и гладила лакающего молоко котенка. Его тощенький хвостик торчал в потолок антеннкой. Стас в задумчивости прислонился к профессорскому холодильнику — древнему агрегату с торчащей вверх наискосок ручкой и витиеватой надписью ЗИЛ на белой обшарпанной дверце. К холодильнику, очевидно, пришло настроение включиться — он коротко вздохнул, старчески прокашлялся и тут же затрясся, словно в припадке. Стасу вдруг стало гадко. Ведь он на самом деле забыл про старика. А профессор всегда был одинок. Одиночество само по себе очень страшно, а одиночество в старости страшно вдвойне. Начинаешь понимать, что твои дни, месяцы, пусть даже годы сочтены. Ты никому не нужен, потому что не можешь ничего дать. Это все, конечно, громко звучит — борьба со злом во вселенском масштабе. Можно возвыситься в своих глазах до уровня Георгия Победоносца. Но почему-то никто не замечает зла рядом с собой. Обычного, бытового зла. Которое происходит где-то рядом, но только никто не хочет его замечать. Гораздо проще разглагольствовать на темы «кто виноват и что делать», но при этом не делать ничего. А ведь порой и сделать-то надо не так уж и много.
Стас не успел заварить чай, как вернулся профессор. Он был очень рад снова сидеть за одним столом с учеником и пить чай с вареньем. Как раньше. Стас это заметил, и ему снова стало стыдно. Старику и нужно-то было совсем немного: чтобы ему хотя бы изредка звонили.