И вот, дремучий лес похож у него на Пушкина, Бова-силач похож у него на дремучий лес, – в поэтическом синтезе объединены природа и человек.
Как это и подобает поэту земли, поэту первозданного, все для Кольцова живет и дышит – молния, туча, огонь: «нахмурил брови белый день». Он идет в лес, и тот, дремучий, зашатается, страшным голосом завоет, чтобы злой боярин не послал погони за молодцем и его похищенной душой-девицей. И какие стихи, полные жизни и движения, силы и сжатости, об этом повествуют!
Все это для него не красивые фразы: он действительно слышит речь реки, шум лешего, он искренне все олицетворяет. Но и олицетворения его тоже имеют крестьянский характер, – иначе сказать, сама природа у него еще проще, чем ее обыкновенно воображают себе, и она вся – деревенская. Оттого и зима в теплой шубе идет, осень на двор через прясло глядит. Природа – крестьянка.
Покорный данник природной мощи, послушный миру, человек вообще, и пахарь в особенности, не может не быть поэтом. Он не в силах противиться обаянию нивы, потому что видит ее красу и понимает ее величие, которого и сам посильно составляет нераздельную живую часть. Пахарь и поэт, Кольцов так ласков к ниве, к сивке, к бороне и сохе, и он употребляет для них уменьшительные, ласкательные имена: он говорит о пашенке, о зернышке. И нива для него не только прекрасна, одетая в свое родное, собственное, некупленное золото, но и свята. Он чувствует мистику нивы.
Святыня хлеба составляет центральный момент кольцовской поэзии. Муза Кольцова – это жница, с серпом в руке, вся окруженная колосьями, сияющая в их дорогой ткани, счастливая тем счастьем, какое она дает людям-пахарям. Муза Кольцова – это Церера нашей литературы, но только не в своей языческой красоте, а в ореоле крестьянства и христианства. Питание мира – хлеб достоин сделаться предметом религии. О небе говорит земля, если бросаешь в нее горсти семян. Молитва хлебу естественна для Кольцова, и еще больше молится он Тому, кто хлеб посылает. Жарка его свеча, свеча поселянина, пред иконой Божьей Матери. Вся его жизнь стала религиозной именно из-за нивы:
Он испытывает горячую благодарность к Творцу, к Богу-Хлебодару, за эти светлые волны желтеющего хлеба. Они – главное и лучшее, что есть на свете, и самый свет ради них, собственно, и существует. Кольцова не удовлетворяет даже антропоцентризм, как таковой: в средоточии мира стоит для него не человек вообще, а именно пахарь, и пахарь нужен природе больше, чем кто-либо. Все на земле и в небесах приурочено к урожаю. Солнышко только тогда успокоенно холодней пошло к осени, когда увидело, что жатва кончена. И пусть знает пахарь, что Бог уродит, а Микола подсобит. Кольцов не испуган и не подавлен миром: поэт косы и колосьев, он радуется поприщу Божьего дела, неистощимой житнице зерна. Ему, поэту, природа близка и священна, ему солнце дорого, он благоговеет пред землею и любит ее материнскую неиссякаемую грудь, ее чрево, из которого рождается живое золото колосьев. Именно оно образует связь между мирозданием и людьми: от мира человек получает свой хлеб, и оттого мир питающий, добрый кормилец пашущего человечества, несмотря на свою необъятность, является другом земледельца. И не может быть далек от людей и от земли Бог, коль скоро Он отечески посылает дождь и ведро, для того чтобы уродился хлеб.
И все в поэзии Кольцова, в поэме хлеба, вращается вокруг последнего; ей отрадна музыка скрипящих возов, на которых увозятся благодатные зерна, – золотою рекой по полям и лугам хлеб везут, продают, собирают казну, бражку ковшиком пьют. Только о хлебе, о царе-хлебе, и разговаривают, – например, на пирушке («как-то Бог и Господь хлеб уродит нам, как-то сено в степи будет зелено?»), только им и ради него живут, и собственное существование приспособляют к его жизни, к его властным требованиям.