<p>
- Аппа-даппа-даппа-да, - металлическим шепотом доносилась музыка.</p>
<p>
Энн нетерпеливо выключила ее. Мэр с чемоданом торопливо шел к ветхим черным воротам фермы Колдолесье, выглядя одновременно сомневающимся и решительным. Точно человек, идущий к дантисту, подумала Энн. И совпадение ли, что мэр появился именно в тихое послеобеденное время, когда на Лесной улице никогда не было народа? Носят ли мэры такие зеленые бархатные мантии? Или такие остроносые ботинки? Но на шее мужчины определенно висела золотая цепь. Шел ли он на ферму, чтобы выкупить кого-то похищенного, неся в чемодане пачки денег?</p>
<p>
Энн смотрела, как мужчина остановился перед воротами. Если там существовал какой-то открывающий механизм, в этот раз он явно не собирался работать. Беспокойно постояв мгновение, мужчина в мантии вытянул кулак и постучал. Энн слышала отдаленные гулкие удары даже сквозь закрытое окно. Но никто не ответил. Мужчина отступил в расстройстве. Он покричал. Энн слышала – такой же далекий, как стук – высокий зовущий тенор, но не могла разобрать слов. Когда и это ни к чему не привело, мужчина поставил чемодан и окинул взглядом почти пустынную улицу, чтобы убедиться, что никто не смотрит.</p>
<p>
«Ха-ха! – подумала Энн. – Вы и не подозреваете о моем надежном зеркале!»</p>
<p>
Она довольно четко видела лицо мужчины – узкое и важное, с морщинами беспокойства и нетерпения. Она его не знала. Она видела, как он снял висевшее на груди украшение с золотой цепи и приблизился к воротам так, словно собирался использовать украшение в качестве ключа. И ворота открылись так же, как для фургона – тихо и плавно, – когда украшение к ним и не приблизилось. Мэр был искренне удивлен. Он отшатнулся и озадаченно уставился на свое украшение. Потом он подхватил чемодан и важно поспешил внутрь. Ворота захлопнулись за ним. И, как и с фургоном, Энн больше его не видела.</p>
<p>
На этот раз причиной мог стать внезапно обострившийся вирус. Весь следующий день Энн чувствовала себя так плохо, что была не в состоянии наблюдать за чем бы то ни было – в зеркале или вне его. Она потела, кашляла и спала – противным коротким сном с лихорадочными сновидениями, – и проснулась, испытывая слабость, тошноту и жар.</p>
<p>
«Радуйся, - сказал ей Узник – он был врачом до того, как его заключили в тюрьму. – Болезнь достигает апогея».</p>
<p>
«А так вовсе и не скажешь! – заметила Энн. – Думаю, они похитили и мэра. Это место – Бермудский треугольник. И мне не лучше. Мне хуже».</p>
<p>
К досаде Энн, мама, похоже, разделяла мнение Узника.</p>
<p>
- Жар, наконец, спал, - сказала она. – Теперь ты скоро поправишься. Слава Богу!</p>
<p>
- Еще лет через сто! – простонала Энн.</p>
<p>
И следующая ночь действительно показалась столетием. Энн без конца снилось, будто она бежит через большой покрытый травой парк, едва в состоянии передвигать ноги от ужаса, потому что Нечто крадется позади. Или еще хуже: будто она запрета в перламутровом лабиринте – в этих снах она думала, что попалась в ловушку в собственном ухе, – и на перламутровых стенах появляется радужное отражение того же Нечто, мягко скользящего за ней. Худшим в этих снах было то, что Энн до дрожи боялась, что Нечто схватит ее, но точно так же до дрожи боялась, что Нечто не заметит ее в искривленном лабиринте. На перламутровом полу ее уха была кровь. Вся мокрая, Энн резко проснулась, обнаружив, что, наконец, светает.</p>
<p>
Заря желтела снаружи и желтым отражалась в зеркале. Но разбудил ее не сон, а шум одинокой машины. Не так уж необычно, раздраженно подумала Энн. Некоторые поставки в магазины привозили ужасающе рано. Однако ей было совершенно ясно, что эта машина не относилась к доставке. Происходило что-то важное. Она слабыми руками подложила мокрую подушку под голову так, чтобы смотреть в зеркало.</p>