Вскоре после этого я занемог, сперва незаметно, потом все сильнее и сильнее — пропал аппетит, я стал худеть, сделался вял и раздражителен, к вечеру поднималась температура, а временами накатывала такая слабость, что я еле таскал ноги. Я зашел к знакомому доктору. Он простучал меня, послушал и сказал бодро:
— Ничего серьезного, Стивен. Видимо, ты заработался. Организм протестует.
Но я знал, что это не так.
Я осунулся, пожелтел, глаза запали от бессонницы, и выражение их мне не нравилось. Иногда меня лихорадило по ночам. Снилось, что Мэри рвется ко мне, а Роза Язвит тянет ее безобразными ручищами. Я постоянно корил себя, что не смог поставить диагноз.
Я потерял веру в себя. Ко мне обратились за помощью, я оказался бессилен. Я даже себе помочь не могу. Какой я после этого врач? Однажды ночью, когда я презирал и казнил себя, в мозгу вспыхнула фраза:
«Врачу, исцелися сам»
Да, вылечи себя, прежде чем лечить других. Но от чего вылечить? Если я и видел у кого такие симптомы, то только у Мэри Нолан. Мэри! Мэри! Мэри! Всегда Мэри!
Ею я болен? С той минуты, как впервые увидел отблеск ее души, воплощенный в тряпичной кукле?
Когда утро забрезжило в окне и загрохотали машины, я понял причину своей болезни. Я полюбил Мэри Нолан. Стоило мне соединить эти слова, «Мэри» и «любовь», стоило мне открыть глаза и воскликнуть: «Я люблю ее! Я хочу быть с ней! Хочу, чтоб она была со мной, рядом!» — и обжигающее лекарство пробежала по моим жилам. Я исцелился.
Это была Мэри, ее тепло, ее нежный облик, ее беззащитность, ее неземная красота — да, красота, которая расцветет, как только я ее вылечу.
Теперь, когда шоры упали с моих глаз, я, через любовь и сострадание до последней скорбной детали понял причину ее болезни, понял, что нужно делать и почему это надо делать немедленно, или будет поздно.
Я позвонил Джиму Картеру и сказал:
— Это доктор Эмони. Не поможете мне?
— Как же, док, помогу, — отвечал он. — Вы моего мальчугана спасли, вам ни в чем отказа не будет.
— Помните Розу Язвит? — спросил я. — Ну эту, с куклами. Когда она к вам зайдет, под любым предлогом позвоните мне. Задержите ее. Разговором, чем хотите. Мне нужно двадцать минут. Ладно? По гроб жизни буду обязан.
Я ужасно боялся, что это случится, когда я уйду по вызову, и, всякий раз, возвращаясь, заглядывал в магазин, но Джим только качал головой. И вот однажды, в пять часов вечера зазвонил телефон. Джим сказал просто: «Сейчас» — и повесил трубку.
За три минуты я пробежал несколько кварталов. Я взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки. Если б дверь была заперта, пришлось бы звать квартирную хозяйку. Но мне повезло. Роза ушла ненадолго и дверь не заперла. Я бросился в маленькую комнату и увидел Мэри.
От нее осталось совсем немного.
Она сидела в кровати. Лихорадочный румянец сменился мертвенной бледностью, и это пугало больше, чем худоба рук и плеч. Вокруг по-прежнему лежали кисточки и лоскутки, словно она боялась умереть, не воплотив еще одну, последнюю мечту.
Она вздрогнула — думала, это Роза — прижала руки к груди и назвала меня по имени. Она сказала не «доктор Эмони», а «Стивен!»
Я крикнул:
— Мэри! Слава Богу, успел! Я пришел помочь. Я знаю, отчего… отчего тебе так плохо.
Она была в таком состоянии, когда человек понимает все, догадалась, что я чуть не сказал «отчего ты умираешь» и ответила: — Не все ли равно теперь?
Я сказал:
— Еще не поздно, Мэри. Я знаю твою тайну. Знаю, как тебя вылечить. Только ты меня выслушай…
Она на мгновение закрыла глаза и прошептала:
— Нет, не надо… пожалуйста. Я не хочу знать. Скоро все кончится.
Я не ожидал, что она откажется слушать, и все-таки продолжал. Я сел и взял ее за руку.
— Мэри, — сказал я. — Пожалуйста, выслушай. Когда тело истощено, мы даем ему пищу; если оно обескровлено — вливаем кровь; если не хватает железа или гормонов, прописываем укрепляющее. А из тебя высосано то, без чего душа не держится в теле.
Глаза ее открылись, и я увидел в них ужас. Мне показалось, что она теряет сознание. Она взмолилась:
— Нет! Не говорите!
Я подумал, что сейчас она умрет. Но единственной надеждой для нее, для нас обоих, была моя сбивчивая речь.
— Мэри, моя милая, смелая Мэри, не надо бояться, — говорил я. — Из тебя высосана любовь. Взгляни на меня!
Я смотрел ей прямо в глаза. Я хотел, чтобы она жила, чтобы осталась со мной, чтобы выслушала.
— Понимаешь, — продолжил я, — человек — это сосуд, наполненный любовью. Всю жизнь он дарит и вбирает нежность, восхищение, надежду. Тогда запас все время обновляется. А ты изливала любовь, но ничего не получала.