— Я передам их матери тайно, — пообещала она, — а ты приходи завтра.
Занавеска у двери откинулась, и вышла Марин, крепко держа в руках темную стеклянную бутылочку с восточного вида серебряной пробкой.
— Втирай на закате и на рассвете, — пропела женщина, — на закате и на рассвете, запомни.
— Спасибо, — нервно поблагодарила Марин.
Девушка изобразила поклон и скатилась вниз по ступенькам.
Она подбежала к Эрно, нетерпеливо разглядывая его лицо, пытаясь узнать, понял ли он истинное значение наставлений старухи, но юноша смотрел только на женщину в тюрбане. Его лицо горело огнем.
— Еще раз спасибо, — крикнула она старухе.
Человек с кольцами и серьгами свистнул и сделал неприличный жест.
Марин схватила Эрно за локоть, и они вместе быстро пошли прочь из лагеря кочевников в угасающем свете вечера.
— Отец!
Та, что издала возглас, стояла в полутьме в глубине павильона, окаймленного колышущимся серым полотном. Даже когда она вышла на свет, видимыми остались только руки, сцепленные в замок, и рот — бледный, ненакрашенный, сейчас стянутый в узкую линию.
В такой позе — высокая, тонкая и абсолютно неподвижная — она выглядела, как подумал Тайхо Ишиан, словно гранитная скала перед неумолимыми волнами Северного моря. Сабатка, традиционная одежда каждой уважаемой истрийской женщины, когда-то принадлежала ее матери. Скромная до крайности, она скрывала от глаз каждый миллиметр женского тела, начиная со ступней и до вуали на лице. Но все равно он знал, что под строгой материей обнаружатся те же соблазнительные мягкие изгибы, какими обладала Ализон, когда он впервые увидел ее, прекрасную восемнадцатилетнюю девушку, среди выставленных на продажу рабынь в Гибеоне.
Она околдовала его своими губами, открывшимися на секунду при легком движении строгой черной сабатки, стандартной одежды для рабынь. Губы были красные, как коралл. Увидев их, Тайхо страстно возжелал узнать, как выглядит тело. Но позволять так обследовать выставленную на продажу женщину не принято у респектабельных купцов, однако Тайхо уже тогда обладал даром убеждения. Полчаса и две дюжины кантари спустя он провел тщательное и более чем удовлетворительное исследование. Это случилось, естественно, до того, как его самого узнал весь мир, а он получил титул и земли. Когда же он стал лордом Тайхо Ишианом, его любимая Ализон настолько освоилась с этикетом их приемной страны Истрии, что даже герцогиня Церы не могла презирать ее за низкое происхождение.
— Селен, дорогая… Подозреваю, что очень важная причина заставила тебя побеспокоить меня всего за час до молитвы.
Такая далекая и холодная, восхищенно подумал он. Ее мать оказалась хорошей учительницей. Но если она хоть немного походит на Ализон, то под ледяной внешностью должно скрываться полное огня сердце, пышущая жаром лава между гладкими бедрами…
Он почувствовал, как с готовностью поднял голову его гордый Багровый Скакун, выражая согласие хоть сию секунду отправиться на выпас в Пламенный Сад Наслаждений, и поспешно пресек дальнейшие мысли.
— Винго опять приходили ко мне сегодня.
Она не потрудилась ответить, и Тайхо продолжил:
— Их предложение представляется мне достаточно соблазнительным.
— Тебе — наверное.
— Мне — да. Они не против объединить наши земли, точно так же как и зоны политического влияния. И говорили они о довольно… значительной сумме.
— Которая, несомненно, покроет твои долги перед Сокровищницей?
Это его изумило. Тайхо не имел понятия, что дочь так внимательно изучает учетные книги.
— О да, она поможет мне исполнить кое-какие обязательства.
— Что, без сомнения, предоставит тебе шанс занять единственное оставшееся место в Совете, не так ли, отец?
Его глаза сузились. Как хорошо, что женщины не имеют права голоса в политике, если уж они таким образом проводят свободное время: шпионят и разбирают, изучают характер и устремления мужчины, как стервятники над падалью.
— Пришло тебе время взять мужа, Селен, и я считаю, что Танто Винго составит тебе отличную партию.
— У меня нет права голоса по этому вопросу? — ледяным голосом поинтересовалась она.
Тайхо ухмыльнулся:
— Абсолютно никакого.
— А что, если я не произнесу клятвы?
— Я прикажу пороть тебя, пока не произнесешь.
Вид коленопреклоненной дочери, обнаженной по пояс, с плеткой, облизывающей своим красным языком ее нежную кожу, был слишком восхитительным, чтобы долго на нем задерживаться.