Форса выбирается из омута — из кресла — и плетется к двери. Птицы над головой исчезли, как всегда, стоило ему собраться с духом. Он идет по коридору — на улицу, на городскую площадь, где афиша сообщает о представлении Жирара с оранжевыми пернатыми хищницами.
Форса замечает Жирара неподалеку — его узорчатые желтые рукава блестят в последних лучах заката. Мысли у Форсы смутные, как у зверя — только инстинкт и намерение, никаких планов.
— Твои птицы! — кричит он, и изо рта у него идет пена.
Жирар оборачивается, с ужасом глядя на бывшего друга — теперь просто ходячего мертвеца.
— О каких птицах речь?
Форса, шатаясь, подходит к Жирару и сжимает его шею алой петлей, вонзая ногти ему в горло. Он шепчет. — О Набрид-Кюнт…
Его губы раскрываются не шире, чем у человека, не находящего проклятий. Он сдирает кожу с лица Жирара, вгрызаясь в него, словно гуль, роняет на мостовую в брызгах крови и лохмотьях хрящей.
И падает сверху, опьянев от крови. Изо рта Жирара рвутся крики, заглушаемые алыми сгустками. Он задыхается под телом Форсы, которое с каждой секундой становится все тяжелей — умирает под старым другом. Его последние слова тонут в бульканье слюны и крови:
— Я… не дарил тебе… птиц!
Он еще час содрогается под Форсой, его труп источает ночь. Никто к ним не подходит.
Клаудия умывается перед треснувшим зеркалом. Последний слой белой пудры стекает с запавших, постаревших щек. Она почти не говорила о Форсе или Жираре — только о том, что в последний раз видела их в зале старого склада в Манассии, и у нее за спиной ворковали драгоценные алые птицы.
Перевод — Катарина Воронцова