И тотчас он оборвал себя. Последним? Ох, нехорошо так не то что говорить, но даже думать!
— А теперь, дорогой Константин Иваныч, пройдем-ка в баню! Там уж натопили по моему приказу, и девки-холопки, — Бутырин подмигнул, — ждут нас там и не дождутся, когда мы спины свои под их веники подставим.
— Неужто боярыня гневаться на тебя не будет за холопок? — подивился Костя. — А перед дочерьми не совестно?
Круглая рожа Бутырина стала еще круглей и шире от улыбки. На гостя хозяин воззрился с крайним изумлением. Потом произнес:
— Что ты, Константин Иваныч?! Да моя Матрена свет Даниловна сама мне в баню холопок посылает, чтобы я тело порадовал свое и баней, и девичьей свежестью. То ж рабыни, а не человецы суть! Как можно их стесняться? Вот ежели б я жену аль дочку возжелал у соседа, тут бы была обида, ибо с ровней согрешил. Холопки же не токмо не ровня мне, но и вовсе их за людей никак нельзя принять. Ну да идем, покуда пар не вышел. А оружие свое ты здесь, в трапезной, на стене повесь. Не бойся, никто его не тронет. Или ты и в баню к девкам с винтовкой пойдешь? Так засмеют тебя! «Али, — скажут, — барин ты мужской своей пищали лишен, что с собой железную таскаешь?!»
И Бутырин басовито захохотал, весьма довольный собственной шуткой.
Делать нечего — повесил Константин винтовку, револьвер и саблю на вбитых в стену трапезной гвоздях.
Пошли в сопровождении холопов, которые несли за Бутыриным и Костей свежее исподнее белье, в баню, выстроенную наподобие сказочного теремка — с башенкой, с гнутой кровлей, крытой «под чешую» крашеными резными плашками. Вошли они в предбанник, где их уж ожидали девки в одних рубахах. Отвесив поясной поклон, усадили на лавки, крытые сукном, стали сапоги с мужчин снимать, после — за кафтаны взялись да за штаны, споднее стягивали тоже с бессовестным проворством. Бутырин, заметив смущение гостя, сказал ему:
— Э-э, да я вижу, ты к боярской бане непривычен, Константин Иваныч! Привыкай. На Москве тебе еще не так париться придется, ежели будешь в милости у больших людей державы. Ну, в мыльню сейчас пройдем, а там — в парную! Эй, девки! — крикнул он холопкам. — Рубахи скидывайте да за нами вслед идите! Веники-то уж распарены?
— Как не распаренными веникам-то быть? — отвечала одна холопка, взвивая над головой подол рубахи и обнажая молодое тело. — Все уж, свет-батюшка, для тебя и для гостя твоего готово — постарались!
В парильне Константин, от жара чуть не помирая, лежал на лавке, а три голых девки хлестали по нему березовыми вениками то с великой аккуратностью, легко и мелко, то ожесточенно и сурово. Боярин, лежавший на лавке неподалеку, спросил:
— Ну, Константин Иваныч, как, по нраву тебе мои красавицы?
— Хороши, нечего сказать, — Костя отвечал. — В банном деле смыслят.
— Не токмо в банном. Они у меня на все мастерицы: и яства всякие готовить, и снедь разную впрок заготавливать, и ткать холсты, и вышивать, и танцевать, и петь. Ну, за двадцать пять таких красавиц отдашь свою винтовку и пистолет? Так на Москву с девками и приедешь, и они тебе при первом обзаведении в хозяйстве большой подмогой станут. Берешь?
— Прости, боярин, не могу! — отвечал Константин, который уж стал смекать, что Бутырин так возлюбил его оружие, что отвязаться от него трудненько будет. Костя наконец догадался, зачем он был приглашен в имение. Предчувствие опасности, грозящей ему здесь, пролезло в рассудок и стало ощутимо припекать, будто и не в бане он был, а сидел на жарко раскаленной печке.
Когда попарились три раза, девки рогожными мочалами помыли с головы до ног и хозяина гостя, а потом повели в предбанник, где вытерли бархатными полотенцами. Они стали облачать в одежду с тщанием и заботой. Из бани до дома Бутырина и Костю под руки уже холопы повели — прямо до трапезной палаты, где стол был уставлен серебряными блюдами. Костя первым делом на стену глянул, на месте ли его оружие — и винтовка, и револьвер в кобуре, на поясе, и сабля висели там, где он их оставил. Хозяин же, гостя усадив за стол, сам налил по чарке, Константину поднес. Когда же выпили имбирной и закусили стерляжьим балыком, Бутырин сказал: