— Спасибо, — сказала кузина Анжела. — Мелодия, пойди найди Жана-Филиппа и скажи ему, что я его жду в своем кабинете через полчаса.
Мелодия вышла и, сверкая голыми пятками, побежала по колкой траве к холостяцкому дому. На ее стук в дверь никто не ответил, и Мелодия сама открыла ее. В гостиной не было ни души.
— Жан-Филипп, ты где? — позвала она.
В комнате стояла мертвая тишина. Подойдя к двери его спальни, она толкнула ее. Он лежал ничком на кровати.
— Как ты посмел так поступить с Оюмой? — закричала она. — Ах, Жан-Филипп, как же ты мог?
Когда он сел на кровать, то она, увидев его грустное лицо, почувствовала, что ей жаль его. Было видно, что он явно недоволен своим поступком. Она подошла поближе к кровати, села рядом с ним. Обняв его, она принялась его успокаивать, как это она делала всегда, когда они были детьми.
Обвив ее руками за талию, положив голову ей на грудь, он жалостно застонал.
Так они сидели до того момента, когда она вдруг осознала, что у нее под халатиком фактически ничего нет. От теплоты его рук и крепкого прикосновения его щеки к ее груди она внутри почувствовала сильное желание…
Он резко убрал руки и, подняв голову, сказал:
— Боже мой, Мелодия, отправляйся в дом и надень что-нибудь на себя! Ты что, только встала с постели?
— Меня разбудили вопли Мими, — уже спокойно ответила она. — Меня за тобой послала кузина Анжела. Она требует, чтобы ты явился к ней в кабинет через полчаса.
— Боже мой! — произнес он.
Мелодия встала.
— Так ты пойдешь? — с тревогой в голосе спросила она.
— Чтобы устроить еще один скандал? Ладно, я пойду.
Она побежала через лужайку к дому, а из глаз ее лились слезы.
Полежав еще минут пятнадцать, Жан-Филипп встал и налил себе еще вина. Умывшись, он причесался. Он вошел к матери в кабинет и стал ее ждать. Вскоре она вошла с суровым выражением на лице. Казалось, вся она излучает энергию, но это была энергия охватившего ее гнева. "Ей сорок два года, но она еще сохранила следы былой красоты", — подумал рассеянно Жан-Филипп. Он знал, что весь приход считал ее женщиной эксцентричной и принимал ее на различных светских мероприятиях только потому, что она была богата. А сейчас она была вне себя.
Она глядела на него в упор.
— В "Колдовстве" рабов никто никогда не сек, — сказала она. — Мой отец этого не позволял, и я с этим никогда не смирюсь. Я хочу, чтобы ты это зарубил себе на носу, Жан-Филипп.
— Прости меня, маман, я вспылил.
Она несколько секунд не сводила с него глаз.
— Почему ты набросился на Оюму?
— Я на него не набрасывался. Он вызывающе вел себя!
— Известно ли тебе, что ему придется носить полученные шрамы до конца жизни при условии, если нам удастся избежать заражения крови, а если нет, то он может умереть. Разве ты забыл, что он, когда ты еще был ребенком, повсюду ходил за тобой, всячески оберегал тебя. Он просто обожал тебя! Боже мой, когда же ты наконец станешь настоящим мужчиной, способным сдерживать свои эмоции, будешь думать и о других людях, а не только о себе.
— А что ты скажешь о себе? — спросил он. — Отдаешь ли ты себе отчет в том, что такое для меня жить здесь, в поместье, на плантациях, которые по закону должны принадлежать мне, но всем по-прежнему заправляет моя мать, которая взяла все в свои руки, да еще и держит меня на коротком поводке! Как в таком случае ты рассчитываешь воспитать во мне настоящего мужчину?
Она посмотрела на него ничего не понимающим взглядом.
— Не хочешь ли ты сказать, что готов управлять "Колдовством", если ты даже не желаешь по утрам ехать со мной верхом для осмотра урожая на полях.
— Нет, маман, я не это хотел сказать. Я всегда ненавидел сахарный тростник, этих покрытых потом рабов, я ненавижу мух, которые роятся над измельченными стеблями, а запах патоки вызывает у меня приступы тошноты!
Его выпад был до жути похож на стычки ее с Филиппом, и она от неожиданности не знала, что ему возразить.
— Что же ты хочешь?
— Я хочу только сказать, маман, что мне надоело постоянно чувствовать себя под твоей пятой. Ты, конечно, меня не притесняешь, не стремишься раздавить, но ты меня держишь в таких ежовых рукавицах, что я не могу сделать лишнего шага! Нет, больше этого не будет!
Анжела с побледневшим лицом медленно опустилась на стул.
— Тебе лучше послать записку в Беллемонт, чтобы месье Арчер сопровождал тебя в театр сегодня вечером. Там будет и Джеффри, не так ли? А я уезжаю в Новый Орлеан, — подчеркнуто добавил он, — и не знаю, когда вернусь.