— Не обращай внимания. Лучше ешь.
Она была такой остроглазой, моя старшая дочь.
— Почему ты такая печальная? — спросил меня Джеффри, когда я открыла дверь в нашу спальню. Я с удовольствием его разглядывала. Он все еще был строен, держался прямо, у него было всего несколько морщинок около голубых глаз, а те, что оттеняли его улыбку возле рта, лишь говорили о его зрелости. Мне он казался таким же красивым, как и тогда, когда вернулся из колледжа. Он пошел ко мне навстречу, протянув руки. Очутившись в его объятиях, я положила ему голову на плечо.
— Как ты себя чувствуешь? Все хорошо?
— Да, дорогой… Я больше никогда не поеду в "Колдовство".
— Знаешь, а его можно восстановить.
— Я не хочу его восстанавливать, Джеффри… Может, лет через сто, когда буду лежать в могиле… если, конечно, к тому времени от него что-нибудь останется. Пусть это поместье тихо умирает. Я зашла в детскую. Знаешь, как Антуанетта назвала меня? Мумма!
— Мелодия, мы уже двадцать семь лет не французская колония. Кроме того, она не может правильно произнести по-английски "мазер". У нее получается "муттер".
— Я не буду спорить с тобой по поводу необходимости изучения английского языка. У меня нет времени. Мне еще нужно переодеться к обеду.
— Может, тебе помочь? — Он покусывал мне нежно мочку уха, нащупывая на спине пуговицы платья. Я повернулась к нему спиной, чтобы ему было лучше видно, а он принялся посасывать вторую мочку.
— У-м-м… — промурлыкала я. — Как я рада, что у Антуанетты твои ярко-рыжие волосы.
Платье, соскользнув, упало на пол, а Джеффри начал поочередно целовать и ласкать губами мои груди.
— Дорогой, дорогой, — шептала я. — Может, все же ты запрешь дверь на ключ?!