— Филипп догадывался об этом, — сказала Минетт… — Вначале он жалел меня. А потом… полюбил. — Бросив взгляд на темноволосого мальчика, стоявшего рядом, она сказала:
— Это его сын, Жан-Филипп.
Поглядев на мальчика, Анжела прошептала:
— Боже мой!
Она заметила, что он — вылитая копия Филиппа, и он был сыном этой незаконнорожденной девочки, этой бастардки, которую ее отец признал не только своим присутствием при родах, — он даже собственноручно отрезал ей пуповину.
Минетт продолжала мягким певучим голоском:
— Он очень похож на Филиппа, вы не находите? И он похож на вас, Анжела. Во всяком случае в его жилах течет кровь и вашего рода. — Потом она, как показалось Анжеле, безжалостно добавила: — Он мог бы быть вашим сыном. — Потом она натужно засмеялась, и Анжела почувствовала в ее смехе отчаянную боль.
— Ты тоже любила Филиппа? — ощущая всю безысходность происходящего, спросила она.
— Да.
— И Филипп любил тебя. — Анжела тихо опустилась на стул, вдруг почувствовав охватившую ее слабость. — Мой отец тоже любил тебя. Это он назвал тебя Котенком. Он играл с тобой… А я к тебе его ревновала…
— Он любил нас обеих, — мягко сказала Минетт, и слезы неожиданно навернулись у нее на глаза. — И Филипп любил нас обеих. Однажды он сказал, что я была для него ночью, а вы — днем.
Анжелу разрывали охватившие ее чувства — яростное бешенство и странное сострадание ко всем ним: к Минетт, с ее прекрасным незаконнорожденным сыном, к самой себе, даже к Филиппу — к этому злому, любящему человеку, умершему столь трагически и в таком_ раннем возрасте. Она чувствовала себя полностью парализованной. Она была вне себя от гнева из-за того, что он говорил о ней с Минетт, но никогда не говорил с ней о Минетт. Как он ее одурачил!
— Филипп увез тебя отсюда. Он мне лгал. Все это время он знал, где ты.
— Я была беременна, — с присущей ей простотой призналась Минетт.
"А я потеряла его наследника". Ярость, бешенство, боль — Анжела не знала, какое чувство сейчас в ней преобладает, казалось, что все они сплелись воедино. Бросив взгляд на сына Филиппа и Минетт, она почувствовала, как у нее все горит внутри. Ему должно быть два годика, может, чуть больше…
— Он приучил тебя, — сказала она, оглядывая прекрасное платье на Минетт, — к утонченному стилю.
— Он купил мне это платье на свой карточный выигрыш. Когда Филипп садился за игорный стол, то брал меня с собой, — сказала Минетт. — Он утверждал, что я приношу ему удачу.
Это откровение еще больнее укололо Анжелу. Значит, все друзья Филиппа знали, что у него прекрасная любовница, и, может, даже завидовали ему.
Нет, нет, теперь уже никто ему не завидовал — ведь Филипп умер.
— Что ты теперь намерена делать? — спросила Анжела.
— Постараюсь найти другого опекуна, — спокойно ответила Минетт.
В мягком, страдающем взгляде Минетт вдруг промелькнула такая твердая, хорошо знакомая ей решительность. В конце концов, ведь она тоже Роже. "Ну, а что мне делать?" — подумала Анжела.
— Конечно, тебе нетрудно найти другого мужчину, но я пока тебя не освободила. Я могу взять тебя с собой в Луизиану, — стараясь быть жестокой, сказала Анжела.
Минетт замотала головой.
— Вы этого не сделаете, так как я привела вам Жана-Филиппа.
Она слегка подтолкнула мальчика, и он сделал неуверенный шаг к Анжеле, глядя на нее блестящими темными глазами Филиппа.
— Он — наследник Филиппа. Увезите его с собой в "Колдовство", — сказала Минетт.
Анжела поняла, что она предлагает ей это всерьез. Ею сразу овладело искушение. И Минетт знала, что это непременно произойдет. Как просто будет в Луизиане выдавать этого мальчика за их с Филиппом сына. Как он был похож на Филиппа, но его выдававшийся вперед подбородок, несомненно, принадлежал Роже.
Как удивятся тетушка Астрид и дядюшка Этьен! Они будут с удивлением расспрашивать, почему они ничего прежде не слыхали об этом ребенке. Но умолчание о нем можно легко объяснить английской блокадой. Письма могли перехватывать и пираты.
Анжела вопросительно посмотрела на Минетт.
— Ты ведь его мать. Как же ты можешь с легким сердцем его отпустить?
Минетт посмотрела на ребенка.
— Зачем вы спрашиваете? — прошептала она. — Что я могу ему предложить, кроме его незаконного происхождения и дурного воспитания, которое ничего не даст ему в жизни.