Кричали на отмели кулички, еще не заснувшие вешней ночью, когда так хочется любить и ласкать кого-нибудь. Где-то вдали скрипел коростель… Где-то далеко в степи перезванивали колокольчики, привязанные к шеям сосунков-жеребят.
Молча сидел Нагиб у костра и смотрел в даль степи. А мне хотелось быть во власти того рассказа, который я услышал от Нагиба. Смотрел я на речку, и мне представлялась и Фатима с ее отчаянной решимостью покончить дни свои самоубийством, и старик Нурей, который так старался спасти дочь и потом тосковал по ней, и Нагиб, который дожил до седых волос и сохранил в себе память о вешней речной катастрофе.
— А давно это было? — спросил я.
— Сява? — отозвался Нагиб, очнувшись от задумчивости.
— Давно ли это было, когда умерла Фатима?
— Малайка (мальчиком) я була… сапсём мала-мала лошадка пахал степь… Умирал Фатима, умирал Сафиулла, а старик-атай Нурий сказал мина: Нагиб, ходи турецкий сторона, режь турка… Турка наша Сафиулла резал, Фатима Сафиулла любил, вода пошел… Ходи, Нагиб, турецкий сторона, режь турка… Один вера наша, один Бог… Засем турка Сафиулла резал…
Уронил Нагиб эти беспорядочные слова, и глаза его загорелись огнями мести и злобы.
— А когда мина солдат взяли, я сказал русский царь: айда, посылай мина турка!.. Балкан ходил, генерал Скобелев… белый генерал… самый ява дивизия был Нагиб, и турка вот как живот порол… Раненый поля лежит, идем к нему товарищем… Абдулка звался… идем к раненым, режем им брюхо… Зачем Сафиулла стрелял? Зачем Фатима вода пошел?..
Он бормотал и еще что-то, но я уже не мог его понять. Так ярко горели в его глазах искры мести, так жив он был в эту минуту своей былой местью…
А в небе горели, переливались тихие, молчаливые звезды, как лампады мира… И кулички кричали на отмели. И костер у шалаша горел, не потрескивая, а безмолвно, дремотно… И была такая тихая ночь на вечной могиле. И так ярко жила в душе Нагиба былая месть, и глаза его горели как звезды, как яркие лампады божеству борьбы и мести.
Василий Брусянин
ЧЕРТОВА НЕВЕСТА
Илл. К. Богуславской
Дом помещиков Голубинских я помню с детства. Этим домом, необитаемым и таинственным, пугали нас, маленьких, и кухарка, и кучер. А наша старая няня, старушка Митродора, говорила:
— И-и… касатики! Не глядите в его сторону… Бог с ним! Нечистая сила в нем покоится…
Мы не понимали, как может покоиться в Голубинском доме нечистая сила и от этого таинственный и необитаемый дом казался еще страшнее.
А как было не глядеть в сторону страшного дома? Обширный сад Голубинских примыкал к нашему двору и саду. Окна столовой и гостиной нашего дома были обращены в сторону Голубинского сада. Из окон нашего мезонина были видны — Голубинский двор, по которому никогда и никто не проходил, сад с запущенными дорожками, проржавевшая и местами провалившаяся кровля и старые печные трубы на кровле.
Посыпанный желто-красным песком наш двор ограничен был железной решеткой с кирпичными столбами, а за этой решеткой стояли высокие липы, березы и клены запущенного сада. Голубинский дом окружала широкая площадка, заросшая бурьяном. Были когда-то около дома цветочные клумбы. Но эти клумбы давно уже не украшались цветами, а четыре каменных столба, на которых когда-то стояли какие-то статуи, покривились и потемнели от времени.
В Голубинском доме, как рассказывала нам старая няня, было более десяти комнат. В ширину всего дома был устроен обширный зал с колоннами, расписанными голубыми цветочками, с хорами, отделенными от зала причудливой решеткой из лепных веток и цветов. Зал в два света и в верхних окнах у самого потолка долго еще сохранялись позеленевшие от времени стекла. Когда проходишь мимо дома по Голубиной улице или останавливаешься против дома, из-за потемневшего и развалившегося местами забора видны прямые толстые колонны, которыми был украшен главный фасад дома. Колонны эти, сделанные из толстых дубовых стволов, когда-то, как и весь дом, был окрашены в голубую краску, «под цвет голубков», как говорила наш няня.
— Голубинскими прозывались господа, вот и дом был выкрашен под цвет голубков…
Помолчав немного, няня добавляла:
— А кротости голубиной в самих господах вот и настолечко не было…
И прижимала старушка большим пальцем руки кончик мизинца, показывая, как мало было голубиной кротости в господах Голубинских.
С тех пор, как помню я себя в детстве, стены Голубинского дома стояли полинявшими и облупившимися. Кое-где за наличниками окон, под крышей и колоннами еще голубела выцветшая краска, а в остальных местах досчатая обшивка дома была серая, сгнившая. Кое-где доски со стен были содраны и из-за них виднелись толстые бревна, тоже прогнившие. Почти все окна дома были забиты досками и двери заколочены. Сгнил потолок, покосились и провалились полы. Вся мебель и красивое убранство дома давно уже куда-то были вывезены и даже изразцовые печи были разобраны и тоже вывезены.