Но засуха продолжалась по-прежнему.
Солнце жгло, палило, сушило, мужики ходили, как тени, с тупыми взглядами. Однажды, в праздничный приезд священника, толпа худых, истомленных мужиков окружила его.
— Помира-а-ем! — раздался жуткий гомон.
И они еще теснее сжались вокруг священника.
— Что будем делать, батюшка… беда! Прогневили, видно, Господа-Бога…
— Прогневили, старички, — подтверждал священник, — молиться надо.
— Молимся!
— Еще усерднее надо молиться, со слезами и воплями… и крестными ходами.
— А что вот, батюшка, старики промеж себя говорят… правда, что ли?
— Что же?
— От колдуна быдто это?
И толпа оживилась.
— От колдуна… вестимо, от колдуна! Темный на нас засуху наслал, вот который прошлую зиму без покаяния-то помер. Это он!
— Он! Кому же больше?
— Больше некому!
Батюшка удивился и задумался.
— Оно, конечно… была когда-то, — заговорил он, — андорская волшебница, а также и Симон-волхв, который от земли на воздух поднимался и мог чудеса творить. Однако, все сие с попущения Господня и может молитвою уничтожаться. Даже бесы изгоняются молитвою и постом. Засуху же и прочие беды Господь посылает в наказание за грехи людские… и потому надо молиться и терпеть.
Толпа жалостно вздыхала.
— Вестимо, за грехи наши Господь наказует?..
А священник протянул руку и пошевелил пальцами.
— Вы же мне, все-таки, чего-нибудь насыпьте!
По отъезде священника толпа не расходилась, люди стали всерьез совещаться.
— Вестимо, оно… Господь, — говорили старики, — а старые-то люди не зря слово молвили про колдунов-то…
— А то…
— Знамо, не зря!
— Не миновать нам, старики, что-нибудь о колдуне удумать.
— Что удумаешь-то?
— К Халимонычу надо идти, он человек умственный.
— Вали, старики, к Халимонычу!
И вот опять собрались мужики у избы Халимоныча, как в ту памятную ночь. И, как тогда, Халимоныч нашел выход.
— Я знаю, — сказал он, — что деды наши делывали. То и мы сделаем. Ступай, старики, по домам, а как ночь, около так первых петухов, собирайся к околице с заступами. Тяжело ему, ребята, в могилке лежать, потому могилка, как ни на есть, дело православное… Мы его и выкопаем!
— Опосля-то што же?
— А там удумаем. Только дело это в тайности держи!
…Наступила июльская ночь.
И уже время близилось к полночи, а воздух был еще раскален и душен, от всех предметов во тьме исходило, казалось, жаркое дыхание. Словно стонали во сне во дворах животные. Мириады звезд высыпали в темном небе и в их таинственном свете по тихой улице бесшумно скользили людские тени, одна за другой направляясь к околице. Скоро там собралась большая толпа мужиков, вооруженных заступами и лопатами, словно готовая к сражению с каким-то неведомым врагом. Послышался скрип телеги и ленивое пофыркиванье лошади. Телега подъехала вплотную к толпе и с нее раздался знакомый голос Халимоныча.
— К могилке, старики!
Толпа окружила подводу и медленно направилась по дороге к погосту. Шли и разговаривали о домашних делах, а главной темы почему-то избегали. Но вот нелепо вырисовались в темноте кресты. Телега остановилась у заросшей бурьяном и полынью канавы. Как тени мертвецов, бесшумно скользили мужики по тихому погосту меж покосившимися надмогильными крестами, пока не подошли к одинокой, бескрестной могиле.
Халимоныч безмолвно был признан распорядителем.
Ждали его слова.
— Копай! — сказал он.
И началась спешная работа, застучали заступы и лопаты.
В жутком молчании рыли мужики, вздрогнули и остановились, когда глухой звук издала крышка гроба. В том же молчании осторожно вынули они из могилы гроб и почти уронили его и, тяжело дыша, отпрянули, когда в нем что-то как бы пошевелилось и застучало.
— Неси! — чуть слышно скомандовал Халимоныч.
Дрожа и крестясь, навалились мужики на гроб всей толпой и, обхватив его, понесли. В таинственном мерцании звезд двигалась эта процессия между надмогильными крестами.
У телеги Халимоныч скомандовал:
— Взваливай!
Гроб поставили на телегу.
И опять в нем что-то пошевелилось и глухо застучало.
— Опосля што же? — прошептал кто-то.
— К болоту его теперь, — распорядился Халимоныч, — там ему место, пущай успокоится. И кол в него осиновый вобьем, как деды наши в стары годы делывали.
— Осина-то у нас не растет… березовый, ништо?
— Старые люди говорят: осиновый сподручнее, потому Иуда на осине повесился.