— Как кто, — говорю, — Яшка Сухомлейской!
— То-то, — говорит, — Яша!.. А ну, засветь спицу, глядь на него: Яшка ли?
Повернулся я к Яшке, ан его… и след простыл!
— Ну, — говорит Гаврила, — иди-ка ты, дядя Ипат, домой. Этот, — говорит, — «Яшка» третьева дни до полуночи меня по болоту водил. Счастлив, — говорит, — твой бог, что на меня напоролись, а то быть бы тебе в канаве!
А Яшка-то, парень, как потерял меня, так в Нетово, стало быть, и вернулся. У того же Сергей Арефьича и заночевал в сарае.
Закрутил Спиркин: семь дней домой глаз не кажет. А дома — жена, дети; все переели.
На осьмой день к вечеру надела Спирчиха улиги[45], да и пошла в Тютицы, к брату:
— Коли, мол, и он не поможет, ложись, Спирчиха, в могилу, да и детей с собой забирай!
Только дошла она до поповой пожни, свернула налево, глядь, а на дороге — волк!
Зубы — оскалены, глаза — свечи!..
Помертвела Спирчиха. Стоит, смотрит на волка, а волк на нее смотрит!..
Долго ли, коротко ли, а отошла баба.
— Э, думает, двум смертям не бывать, одной не миновать. Тута волк, а тама — ребята голодные; что страшнее?
И стала баба забирать влево. Обойду, мол, его стороной.
Только, это, перемахнула она канавку, а волк, — за ней. Сел на тропу, да как завоет!
Баба — на дорогу. Волк — следом…
Баба — направо. Волк — следом…
Баба — вперед: сидит волк, воет, не дает бабе дороги!
— Да что же ты не дерешь меня, проклятый! — кричит баба, — жри! жри!..
Подняла камень, пустила в голову волку. Еще жалобнее завыл волк…
Последнего ума лишилась баба. Бросилась к волку и начала за уши оттаскивать его с дороги…
Не оттащит!
А волк — воет, воет…
Посмотрела ему, невзначай, в очи баба и… бросилась от него бежать! Бежит, а за ней — волк бежит. Остановится, — и волк остановится…
До самой избы проводил волк бабу и всю ночь просидел у ее дверей…
А наутро узнала Спирчиха про великое горе: сгорела Тютища!
И первым погиб брат ее — задохнулся в низкой избе, под рухнувшей на его голову крышей.
А с ним и жена его задохнулась. И — дети.
Никто не спасся!
Валерий Брюсов
РАССКАЗЫ МАШИ, С РЕКИ МОЛОГИ, ПОД ГОРОДОМ УСТЮЖНА
Ой, барышня, как в Ярославле хорошо, только одних жуликов и боишься, а у нас в деревне как худо: и дворовые, и домовые, и баечники, перебаечники. На дворе дворовой живет, а домовой в доме; дворовой с лица, как хозяин, а домовой шерстнатый. Дворового все видеть могут, кто после девяти на двор к лошадям выйдет. Так нельзя выходить, надо кашлять. А то вот отец раз вышел на двор и увидал, стоит дворовой и сено лошади подкладает. (Он лошадь нашу очень любит, все ей косу заплетает; косу длинную заплетет. А корову невзлюбил, языком ее всю против шерсти вылизал.) Домового реже видать можно, и в своем виде он редко показывается. А вот на печке спать одной страшно: придет ночью шерстнатый, давить будет. А баечника худо увидать, он сердитый, не любит, чтобы ему мешали. Старуха поздно вечером парилась, после всех; вдруг в дверь стучат. Она думала, это ее невестка, и говорит: «Входи, входи, я тут одна моюсь». А никто не входит, и в дверь все стучат. Он, значит, париться пришел, она ему мешает. Он уж под конец рассердился, стал дверь отворять и затворять: просунет голову и спрячет. Старуха увидала, что шерстнатый пришел, испугалась до смерти, кричит ему: «Батюшка, батюшка, погоди, я сейчас». Сбежала с полка и без памяти, как была, рубашки не надела, побежала на деревню, дорогой на сук наткнулась, глаз себе выколола, теперь кривая ходит. Вы, барышня, сами поезжайте, увидите: теперь кривая ходит. Спать в бане совсем худо. Если кто с крестом, того, конечно, баечник задавить не может, так только походит, потолкает, потому что он тоже спать в бане пришел, а они ему мешают.
Леший очень худой, это уж самый худой. Раз девушки коней пасли, ночью. И вздумали ночью слушать пойти. Кресты сняли и пошли за лес на опушку и стали всех нехороших призывать. Услыхали гул, все ближе, ближе. Им бы сказать: «Чур, пока полно», а они все не говорят, все больше, больше призывают. Потом видят, идет на них копна сена и в середине как кочерга, и вся огнем горит. Горит не прямо, а все кружится, вьется. Они закричали: «Каравул, каравул!», побежали на деревню, прибежали на беседу, кричат, что за ними копна горящая гонится. А на беседе старуха-колдунья была. Она им говорит: «Плохо ваше дело, девицы, он непременно сюда придет, вы наденьте на головы горшки и сядьте. Он как вас ударит по горшку, вы и валитесь». Пришел нехороший в избу, стал по избе кружить. Нашел девушек, ударит по горшку, они и валятся, он и думает, что им голову разбил. Тем только и избавились.