— Ты! Гляди у меня! — стукнул Серапион посохом.
— А я и гляжу… Битва не на живот, а на смерть!.. Какие там анархисты?.. Хулиганы это из городов!.. Не рабочие это! Бич!.. Может, мужики подоспеют… А Спасителевы слова о непротивлении, полагаю, к тому… чтобы не трусить перед злом, не закрывать глаз… не бояться зла… зло не заслуживает того, чтобы ему противились… А просто его надо уничтожать!.. Как и врагов любить Спаситель велел, понимаю так, достойных… не таких слизняков, что растлевают детей… Огонь снес Спаситель на землю… Не мир, но меч!.. — шагая по келье, гремел Гавриил. — Так ли я говорю?
— Ты, стало быть, зачинщик?.. — заерзал Серапион, подымая правую седую бровь и щуря мутный глаз. — Когда так, то скажи, прок-то какой?.. Из битвы-то польза какая, а?..
— Тебе все пользы! Нам правда дорога, а не польза… За душу свою мы будем стоять!.. За души ближних!.. Так ли?..
— Не так, постой…
Но зашумела, замахала на странника руками, похмелев вдруг, буйная братия:
— Разить нечисть — и все тут!..
— Нечисть?.. Вы сами — нечисть! — встал вдруг Серапион. — А к нам придут доподлинные анархисты… И я уничтожу с ними Бога!.. Я сам теперь Бог!.. Аз есмь Альфа и Омега…
— Антихрист ты… — дикие, разъяренные, подхватившись, закрякали по углам мужики, закрутили головами свирепо.
Темнолицый, мутноглазый Серапион никого не пускал в свою келью. Многие говорили, что в келью Серапиона часто кликуши ходят на совет, потому-то она и была для братии закрыта, и старик по неделям там пропадал, не показывая глаз.
А теперь это было и к лучшему: Гавриил, собрав мужиков окрестных деревень, укрепил обитель. Понарыл за обрывами и стенами рвов и ям, поперетащил сюда загорожи, пообколол выступы обрывов. Оставалось только завалить гранитом-камнем подходы к горе, над чем и старалась братия, а больше всех — Гавриил.
За старой каменистой оградой, в ельнике, как-то обглядывая лесные проходы, встретил Гавриил молодую женщину во всем черном, с серыми, грустными и дикими глазами, в черном покрывале. Должно быть, она тут подстерегала его, потому что еще издали, завидев его, побежала к нему, мелькая между елей, навстречу. А потом, подойдя к нему почти вплотную, схватила его огромную руку, погладила ее нежно-доверчиво:
— Я измаялась… — вздохнула она. — Вы меня не проводите?.. до кельи… старца… Серапиона…
Глаза ее подернулись томной поволокой, голова склонилась на плечо высокому светлоглазому кормчему.
— А вы кто будете? — слыша какой- то странный звон и нытье в сердце, держал Гавриил приникшую к нему женщину в черном. — Я вас впервые вижу… Не упадите, осторожнее…
— Я — несчастная… Все мы несчастные… Мы — анархисты… Разоряем монастыри, церкви… Уничтожаем Бога… Нас призвал ваш… странник этот Серапион… Идемте все за нами!.. За мною!.. Я сею раздор… Радуйтесь.
— За… тобой?..
— Д-а!.. Страшное что-то чую я… Беды идут… А-а!.. — подняла она глаза, детские, дикие, улыбнулась, подставила полураскрытый жаркий рот. — Целуй!.. Конец свету!..
За всю свою светлую, богатую солнцем и радостью жизнь впервые услышал Гавриил, охмелев, стук горячего, дикого женского сердца, нежный прерывистый шепот, узнал, что такое жар и трепет поцелуя. В сердце его, пьяном страстью, звенело и гудело, он одно только знал, что он тут не виноват, разве виноват лист, упавший в костер? Но так кормчий и не понял все-таки, женщина это или дьявол. Только люто сладки ему были ее торопливые ласки, дрожь и огонь щек, а тут же и хватало за сердце: зачем ей нужен был старик?
— Вы шли… к Серапиону?.. — Гавриил сжал ее всю, как бы мстя за что-то обидное и горькое. — Зачем вы шли к нему?..
— A-а!.. Я знаю все… Я кликуша… Ты — будешь главенствовать над толпой… А старик сгорит… и я сгорю… я знаю, кто такой ваш… старик… я его люблю… И тебя… — билась в тоске женщина у ног Гавриила.
И они, сплетшись горячими и дрожащими руками, кружились в нескончаемом больном поцелуе, безумствуя, и страстный, дикий шепот любви смешивался с шелестом хвои…
А под обрывом ухала братия, грохотали камни, стонала земля, чуя кровь…
Шел отдаленный гул и треск выстрелов, как будто целые каменные горы дробились и падали друг на друга.
Птицы, звери и люди, обезумев, прятались в пещеры, вблизи же прямо неслись в огонь и гибли.
В красном дыму, точно в крови, плавало солнце. Под ним жутко и хищно жужжали, кружась над добычей, орлы. Как черные факелы, пылали села. Но, точно звезды на земле, все так же цвели цветы.
А в Нагорном скиту торжественно гудели клики и гулы. Обитель захватывали уже бури, ужасы и дерзновения, и любы ей были бедные человеческие сердца — языки надмирного огня. Бог положил предел силе солнц, но не положил предела силе человеческих сердец. Страшно Творцу глядеть на разрастающийся непобедимый пламень, брошенный им в человеческое сердце…