Палатка, перед которой пылал огонь, была больше других. Она занимала почти всю поляну, на которой стояла. В дверях стояла фигура в плаще с капюшоном, время от времени протягивавшая руку, чтобы бросить в огонь приятно пахнувшие травы. Почувствовав этот запах и хорошо его зная, я обрадовалась: он был не от сил Зла. Это пища не для Тьмы, а для Света. Магия бывает двух родов. Колдунья родится со своим искусством, ее сила от земли и от всего растущего, от природы. Если же она заключает договор с Тенями, она оборачивает во зло все, что живет на земле, и растения вредят, так же как и лечат. Волшебница может родиться со стремлением подниматься выше в своем искусстве, а может оказаться и без дарования, и тогда ей очень трудно учиться пользоваться Властью. И она тоже выбирает между Светом и Тенью. Наши Мудрые Женщины в Эсткарпе родятся со своим искусством, и я была одной из них, хотя и не произносила их обета и не носила на груди драгоценный камень, как их сестра. Вероятно, я когда-нибудь стала бы считаться волшебницей, поскольку мое обучение шло гораздо дальше простого колдовства, и работала я без усилий и приготовлений.
«С кем я встречусь теперь? — думала я, пока моя проводница вела меня к палатке. — С колдуньей или с ученой волшебницей?
Наверное, с последней, судя по тону гонга». В то время, как палатка моего спасителя-похитителя освещалась пойманными насекомыми, эта палатка была гораздо светлее. В ней тоже были полоски света с пленными существами, но на низком столе, высота которого показывала, что перед ним либо стоят на коленях, либо сидят, скрестив ноги, но только не на стульях, сиял еще и хрустальный шар. Войдя, я увидела, что этот свет, который, казалось, плавно кружится в шаре, горит как солнечный.
— Добро пожаловать, дочь!
Акцент был архаичным по стандартам Эсткарпа, но слова не были бормотанием, какое я слышала до сих пор в этом лагере. Я опустилась на колени перед шаром, не понуждаемая проводницей, а просто чтобы лучше видеть говорившую. У людей Древней Расы не заметны признаки старости, хотя их век долог. Я видела всего одну или двух Мудрых Женщин, на которых это было ясно видно. Я подумала, что ссохшаяся, сгорбленная женщина, которая сидела по другую сторону стола, наверняка очень близка к смерти. Волосы ее были белыми и редкими, не было попыток скручивать и зашпиливать их в стиле женщин племени, они были заплетены в косы, и я тоже узнала их, потому что это была обычная прическа Мудрых Женщин. Только на ней не было длинной мантии, какие носят они. На плечах старухи висел меховой плащ, распахнутый так, что видно было ожерелье с подвеской из одного большого камня, висевшего между обнаженными грудями, которые теперь стали лоскутами жесткой кожи. Лице ее не было широким и толстогубым, как у других из племени, а узким, точеным, какие я видела всю жизнь, но только изборожденным морщинами и с глубоко запавшими глазами.