Девушка осторожно открыла глаза. Кривко лежал на земляном полу, уткнувшись носом в Дуняшины лыченицы, и не двигался. Дверной проем загораживала огромная тень.
— Здрава будь, Евдокия Яковлевна, — услышала она аксамитовый[23] мужской голос. В темноте клети поблескивали колечки кольчуги и нагрудные пластины. Воин!
— Ты что же убил его?! — ахнула Дуня, спешно переворачивая Кривко.
— Кабы хотел убить, так убил бы, а это так, уму — разуму поучил.
В подтверждение чужих слов пасынок тихо застонал.
— У него детки малые, а ты его так-то, — с упреком бросила Евдокия незнакомцу.
— Сама, когда ведром его лупила, не больно-то о детках пеклась, — воин скрестил руки, опираясь о дверной косяк.
— Так ты видел все, а чего ж сразу не вступился? — Дуня почувствовала, как загораются щеки.
— Думал, и без меня справишься, больно соловьем заливался, вдруг сговорились бы, а тут я влезу, — незнакомец явно забавлялся.
— Зачем пожаловал? — гордо выпрямилась девушка. «Смешно ему, хлебнул бы с мое».
— За поясом я, голубоглазенькая, цел ли?
От неожиданности у Дуни перехватило дыхание. «Кто он? Откуда про пояс знает? Тать его тот навел или полоцкие на след вышли? Ежели от князя, так хуже некуда, несдобровать, в сравнении и Некрас за радость станется. Что ж делать-то?»
— Ну, что молчишь? Цел пояс? — нетерпеливо напомнил мужчина.
— Какой пояс? — осторожно спросила Дуня.
— Как какой, что я тебе на сохранение оставил? Не могла ты забыть!
«Я на сохранение… думает, я за давностью не вспомню чернявого… Точно ловушка». Все внутри похолодело.
— Я тебя первый раз вижу.
— Так выйди на свет Божий, пока солнце не село, да получше погляди. Юрко — я, дяденька Георгий.
«Какой там дяденька, тот худючий что палка был, а этот подковы небось руками гнет, плечищи еле в дверь входят». Дуня перешагнула через Кривко, бочком обошла пропускающего ее незнакомца и вышла на двор. Солнышко уже коснулось еловых макушек, но и в закатных лучах можно было без труда разглядеть воя[24]: на вид лет двадцати пяти, высокий, стройный (не то, что боров Кривко), с развитым торсом и широкими плечами. Черные волосы от шеи к затылку были безжалостно сбриты, но зато спереди мягкими кудрями ниспадали на лоб. И чуть раскосые глаза, и стремящиеся к переносице брови, и прямой нос, и смуглое лицо со слегка выступающими скулами — вроде были похожи, но губы не напоминали тонкую щель, как у того незнакомца из детства, они были вполне обычными, даже для мужа[25] полноватыми, и небольшая бородка в круг лица совсем не жиденькая как у чернявого. «Похожего подобрали, мол, очи тоже узкие, признает».
— Ну, налюбовалась? — подмигнул незнакомец. — Припомнила?
«Знают, что я чернявого дяденькой Георгием кликала. Значит поймали они бедного Юрко, да все выпытали. Стало быть, ведают, что я его в лесу привечала. Отпираться ни к чему, а вот про пояс стоять на своем надо, мол, не ведаю, не давал ничего». Дуняша разволновалась, пальцы предательски подрагивали.
— Был один бедовый, припоминаю, в лесу раненым нашла, по глупости али из милосердия помогала, мала была, не понимала, что творю, — стала подбирать она слова. — Только ты на того Юрко не похож, тот тощий был.
— Ну, бока — то дело наживное, в года вошел, так и плечи в ширь пошли.
— Коли ты — Юрко, так скажи, что обещал мне.
«Попался, этого то вы точно у него не выпытали», — Дуняша надменно глянула на незнакомца.
— Обещал за поясом явиться, как смогу, отблагодарить. Серебро принес, вон калита ломится, в накладе не останешься, — он тряхнул тугим кошельком.
— Мне твоего серебра не надобно, а обещал ты мне не это.
Незнакомец растерялся, самодовольство слетело с загорелого лица. «Ага, как выкручиваться станешь?» — торжествовала Дуня.
— А-а, ты же теперь вдова, замуж опять хочешь, нешто за меня? — вой широко улыбнулся, обнажая белозубую улыбку со слегка выступающими клыками. Это была улыбка Юрко, сомнений не осталось, перед ней стоял повзрослевший чернявый. «Сразу бы оскалился, так не пришлось бы и пытать».