— Что ты ко мне привязалась? С подругами сопливыми иди играй, — рявкал на нее брат. — Может, я с девками целоваться иду, а тут ты?
— Так и целуйся — я отвернусь, смотреть не стану, — беспечно улыбалась Дуня.
— Дура!
За одно только был Кирьян благодарен сестре: пытаясь остановить его, взывая к совести, она все же никогда не доносила отцу о проделках братца. Вот и сейчас парень знал, что все сойдет ему с рук.
— А говорят, там по ночам стоны слышатся, а Богша видел: тень вкруг кузни ходила, — как можно более зловещим голосом заговорила Евдокия.
— Богша твой врать горазд, — отмахнулся брат, — а коли боишься, так домой ступай.
— И тебя упырям на растерзание отдать? Ну уж нет, — Дуня стиснула зубы. — Может, ковалей не мор убил, а упырь к ним на кузню зашел да перекусал их? А если упырь кого укусит, так тот сам упырем обернется. А Богша еще на шее дочки коваля следы от зубов видел. А в избу к ним никто не входил, только дух мертвечины почуяли, а может, там никого и не было, может, они неприкаянными в тумане бродят, а тут мы…
Евдокия так старалась отворотить от кузницы брата, что и сама вдруг начала верить в то, что сочиняла на ходу. Выплывающие из молочного облака очертания елей теперь чудились зловещими призраками, протягивающими к девочке колючие пальцы. И только Кирьяна, казалось, ничем нельзя было пробрать.
— Я тем упырям как дам промеж глаз лопатой, так сразу отстанут, — хвастливо махнул он черенком, словно перед ним уже стояла нежить.
Брат с сестрой вышли из леса. На широком лугу туман был еще гуще, виднелся только кусок полоцкой дороги.
Дуняша предостерегающе опять схватила брата за рукав.
— Трусишь? Здесь стой, — и Кирьян шагнул в ту сторону, где должна была стоять кузница. Евдокия, не отставая, побежала следом.
Вот из пелены проступили глиняные стены, черный провал вместо двери, поодаль выплыл могильный курган с крестом. Дуня зябко повела плечами. «Неужто он и впрямь там рыться станет?» Она хотела в последний раз умолить брата уйти, уже привычно протянула к нему руку, и тут из заброшенной кузницы раздался низкий протяжный стон. В утренней давящей тишине он показался оглушительно громким, накрывая детей мощной волной. Кирьян швырнул лопату и первым рванул к лесу. Дуняша, подобрав рубаху, кинулась за ним. Они летели, не оборачиваясь, не разбирая дороги, задыхаясь от быстрого бега. Дуня видела впереди лишь тощую спину брата, ей чудилось, что их догоняют, что вот-вот холодные костлявые пальцы вцепятся в плечо. Девочка оступилась, перелетела через корягу и, раскинув руки, плюхнулась в мягкий мох. Она в ужасе замерла, крепко зажмурив глаза…
Но ничего не происходило, никто не подходил, не трогал ее. Слышно было только, как на все лады щебечут в кронах птицы, приветствуя новый день. Дуня открыла один глаз, по сухой ветке деловито полз муравей. Девочка приподнялась, огляделась. Никого. Кирьян убежал. «Должно быть, не заметил, что я упала. Что же это было? Неужто померещилось? В тумане и не такое почудится, а может то ветер в пустых стенах играл?» Евдокия встала и отряхнула подол. «Ну, может и ветер, только я туда ни ногой, такого-то страха натерпелась. Сам пусть копает, коли ему охота. Я ему не нянька, у меня и свои заботы есть». Девочка гордо вздернула нос. «Копает! — ойкнуло сердце. — А копать-то чем? Лопата у кузни осталась».
Вдовец Яков, дьякон сельской церкви Вознесения Господня, со своим малым семейством жил скромно. Всякий, кто обращался к нему за подаянием, не уходил с пустыми руками. Бабка Лукерья шумела на сына, попрекала, что он за чужими бедами родных детей забывает. А их ведь еще на ноги ставить, Кирьяну в дом жену вести, Дуняше приданое справлять. Яков вздыхал, с матерью соглашался, но совал очередной сиротке краюху хлеба. Евдокия знала — новую лопату купить не за что, да и негде, кузнецы-то сгинули. Придется в ноги к соседям падать, одалживать. А те, покуда свою работу не сделают, не дадут. Сиди до ночи, жди. А уж осень не за горами, урожай убирать, да и подпол батюшка поглубже вырыть хотел. Эх!
«За лопатой сходить нужно», — от этой мысли по спине побежал холодок, а затем, наоборот, стало отчаянно душно. «А ежели то упырь стонал или дочери кузнеца Голубы душа неуспокоенная? Говорят, ее ведь не похоронили, она по дороге пропала. Ой, мамочки…» Девочка развернулась в сторону села, сделала несколько шагов, постояла, вздохнула и побежала… к кузнице. «Мы с Голубой подругами были, авось, не тронет».