У самой опушки Дуняша остановилась, не решаясь выйти. Туман быстро рассеивался, теперь кузница не казалась такой уж мрачной, просто развалина. Никаких стонов, скрипов, даже шелеста. Все тихо. Из травы подле дверного проема выглядывал черенок лопаты. Иди да бери. И Дуня пошла. На цыпочках, оглядываясь, прошмыгнула через дорогу, обогнула остатки забора, затаив дыхание, приблизилась к кузнице, протянула руку к лопате.
— Пи-и-ть, — позвал слабый мужской голос. Сердце прыгнуло как заяц из куста, а ноги мгновенно стали тяжелыми словно каменные. Бежать не было сил. Девочка схватилась за черенок, прижала деревяшку к груди. Сердечко продолжало скакать.
— Пи-и-ть, — опять раздалось откуда-то снизу.
«Нежить али живой? Плохо ему». Выставив вперед остриё лопаты, Дуня шагнула к проходу, осторожно заглянула внутрь. Первое, что бросилось в глаза, большие красивые сапоги — сафьяновые, хорошей выделки, с замысловатым узором по голенищу. Селяне подобных дорогих сапог и не видывали, даже гости заезжие в таких ладных не хаживали.
Хозяин богатой обувки лежал ногами ко входу. Это был длинный худой мужчина. Кузница стояла без крыши, света хватило рассмотреть и кожаные порты, и меч, пристегнутый к поясу. Дуня сделала еще шаг вперед. Какой раньше была рубаха незнакомца, догадаться было сложно, от одежды остались рваные окровавленные лоскуты, разметавшиеся по узкой смуглой груди. В левом плече виднелась бурая дыра с почерневшими краями, из нее тонкой алой струйкой вытекала кровь. Рядом валялась переломанная стрела с багровым наконечником. «Из себя дернул, вот и заорал».
Черные, спутанные, давно немытые волосы обрамляли загорелое и одновременно обескровленное лицо с темными синяками под глазами, полуприкрытыми длинными ресницами. Жесткая щетина редкой бороды торчала в разные стороны, узкие потрескавшиеся губы ловили сырой утренний воздух. Незнакомец тяжело и часто дышал.
Таких чернявых людей Дуняша видела только намалеванными[6] на стене церкви, там, где изображали Лестницу Иоанна[7]. Загорелые мужички огромными баграми подцепляли за ноги праведников, карабкающихся по высокой лестнице в Рай. Святые упирались и упорно лезли на верх, восхищая Евдокию. А вот смоляная нечисть пугала девчонку, разглядывая их, она непременно крестилась и целовала нательный крестик. И вот теперь такой же, словно сошедший с фрески неизвестный муж[8] лежал перед ней в бедовом месте. «Неужто черт?!»
— Пить, — совсем уж жалостливо простонал незнакомец.
— Я сейчас, дяденька, сейчас, — Дуняша стрелой вылетела на двор.
«А можно ли черта поранить? Да нет, человек это, помирает бедный. Воды, где взять воды?» У колодца не оказалось ни только ведра, но даже и веревки. Близок локоток, да не укусишь. Девочка вздохнула и вернулась к кузнице. Взгляд блуждал по заросшему бурьяном двору. «Как же набрать воды, и во что? Сапог у него двойным швом прошит, хоть в брод реку переходи, не промокнет. Вот тебе и ведро!»
Евдокия решительно подошла к раненому, схватилась за правый сапог и потянула.
— Эй, ты что делаешь?! Не венчались, а уж сапоги снимаешь[9], — незнакомец, морщась от боли, привстал на правом локте, на девчушку глянули немного узкие карие глаза. «Да это степняк!» — испугалась Дуня, о южных кочевниках в этом лесном краю слышали только страшные байки.
— Я водицы, дяденька, тебе в него хотела набрать. Ведерка при колодце нет, — залепетала она.
— Сильней тяни, — прохрипел чернявый.
Девочка дернула, раненый вскрикнул от боли, но сапог поддался. В нос ударил тяжелый дух немытой ноги.
Как у всякой хозяйки, пусть и совсем малой, у Евдокии на поясе висело много рукодельного добра: мешочек с иглами, ножницы, шильце, гребенка, наперсток, небольшой нож. Вот этим ножичком Дуня безжалостно и прорезала дыру в голенище добротных сапог. Распоясалась, оставив свой скарб в траве. Конец кушака продела в отверстие и завязала. Кожаное ведро-сапог легло на водную гладь колодца, глотнуло влаги, потяжелело. Можно тащить. Первую воду Дуняша выплеснула, смывая нечистое, вторую понесла в кузницу.
Осторожно, чтобы не расплескать, она поднесла сапог к губам чернявого. Тот сделал несколько жадных глотков, опять тяжело задышал. «Умаялся бедный».
— Рану промой да перевяжи, — более твердым голосом приказал незнакомец.
«Перевяжи, чем перевязывать-то?»
— Десный[10] рукав от рубахи моей оторви, — прочитал ее растерянный взгляд чернявый.
7
Сюжет византийской иконы XII века «Лествица райская» или Лестница Иоанна Лествичника получил широкое распространение на Руси.