ГЛАВА 9
Какой же она была дурой, твердила себе Кимберли. Дурой, потому что думала, будто достигла какой-то редкой, волшебной близости с Дариусом Кавеной. Дурой, потому что позволила обманом заманить себя на эту очную ставку в Сан-Франциско. Дурой, поверив, что Кавена как-то может отличаться от других мужчин на его месте. Больше всего обидно, заключила уныло Кимберли, сжимая руль арендованной машины, что она как дура едет к побережью в час ночи. Но когда бежишь от собственной дурости, инстинктивно хочется поехать домой и спрятаться там. А если дом находится в ста пятидесяти милях, приходиться упорно ехать, пока не доберешься до него. Несмотря на паршивую погоду, Кимберли настойчиво боролась с дождем, так же как и с внутренней тревогой. При ее взвинченных нервах ей было недостаточно просто отказаться провести ночь с Кавеной. Ей необходимо было остаться одной, действительно одной. У Кимберли не было иллюзий насчет того, что случится, останься она в отеле. Желая удостовериться, не утихла ли ее злость, Кавена наверняка будет торчать у ее дверей, когда она утром откроет их. И будет ходить за ней хвостом, доказывая свою правоту, осуждая ее поведение, пока она, наконец, не признает, что он был прав. Кимберли выводила из себя мысль, что она, ослепленная счастьем, не заподозрила истинных целей этого путешествия в Сан-Франциско. Ей бы следовало больше обращать внимания на свои инстинкты. И, прежде всего, было столько свидетельств того, что это путешествие начиналось отнюдь не как романтическая поездка для двоих! Но она предпочла не замечать возрастающее напряжение и молчание Кавены. Когда теряешь от любви голову, то видишь то, что хочешь видеть, а не то, что есть на самом деле. Кавена прав в одном. Он мужчина и не может думать, как женщина. И что важнее, он не способен думать так, как она, Кимберли Сойер. Таков был итог. Он не думал так, как она. Временами он мог почти читать ее мысли, знать, что она думает, но это не значило, что он разделял те же эмоции или анализировал мысли таким же образом, как она. Он ведь не Джош Валериан. И столько раз твердил ей об этом, напомнила себе Кимберли. Она предполагала: тем самым он пытался предостеречь ее, что эта теплая совместная близость, которая в ее воображении начала возникать между ними, имеет свои границы. По правде сказать, Кимберли никогда и не путала его со своим выдуманным книжным героем. Было бы невозможно по ошибке принять Кавену за кого-нибудь, кроме него самого. Он был таким реальным, слишком живым, донельзя серьезным и воплощал в себе слишком сильное мужское начало, чтобы быть дублером Джоша Валериана или кого бы то ни было. Все в Кавене было уникальным, думала Кимберли, пока замедляла ход машины в ответ на усилившийся дождь. Вкус его губ, земной запах тела, ощущение того, как он впечатывает ее в простыни. Ей никогда не забыть его физическую сторону натуры. Но больше всего она будет скучать по непостижимым аспектам их кратковременных отношений. Черт возьми, подумала она, а ведь были моменты полного взаимопонимания. Она ведь не могла все их выдумать. Например, та ночь, когда он держал ее в объятиях и говорил, что знает, на что похоже нервное состояние после столкновения с насилием. Кавена утешал и подбадривал ее, и Кимберли знала, что он понимает, через что она прошла. Да и в других случаях, насколько помнила Кимберли, тоже. Он понимал ее необходимость побыть одной среди домашней суеты. Кавена спокойно и чутко прислушался к тому, как она настояла на установке некоторых правил для его рабочего времени. Как мог человек, который казался таким понимающим во многих случаях, поступить с ней так, как поступил вечером Кавена? Ответ был достаточно прост, подумала мрачно Кимберли. Он сам за нее ответил.
Он был мужчиной. Более того, он был Кавеной. Основательное мужское самолюбие было неотъемлемой частью его натуры наравне с чувством ответственности. Он инстинктивно взял заботу о ситуации под свой контроль и сделал так, как, по его мнению, следовало поступить. Эта часть его личности никогда не изменится. Принять Кавену как возлюбленного, значит, принять его мужскую натуру целиком и полностью.
Вчерашний вечер был для нее самым трудным в жизни. Было больно встретиться лицом к лицу с родственниками, с которыми она поклялась никогда не встречаться. Но вообще-то эта встреча пошла не по тому сценарию, который она ожидала. Невозможно ненавидеть Марландов. Кимберли уже не уверена, что точно она чувствовала по отношению к пожилой паре, которая приложила столько сил, умоляя о знакомстве с ней. Они казались ей незнакомцами — людьми, о которых она слышала только от своей матери и от адвокатов, описавших ей в письме ситуацию, и как та складывалась.
Но они были людьми, которых она фактически никогда не встречала, и на каком-то уровне остаются для нее такими же нереальными и сейчас. Тем вечером Кимберли поняла, что они обычные люди, которые пытаются спасти то, что когда-то по глупости отбросили в сторону. Невозможно их ненавидеть. Кимберли закусила губу, размышляя над своей гордостью. Кавена был прав насчет этой черты ее характера. Так же, как прав насчет того, что нет ничего страшного в том, чтобы встретиться со своими дедушкой и бабушкой.
Без сомнения Кавена зачастую был прав. Но это не значит, что он — мужчина, предназначенный для нее, повторила про себя Кимберли.
К несчастью, говорить себе об этом и разлюбить его на самом деле были две совсем разные вещи. Несмотря на все смятение чувств после вчерашнего, она понимала, что любит его по-прежнему. К тому времени, когда Кимберли выехала на дорогу, ведущую к ее неосвещенному дому на берегу, гнев и чувство обиды, погнавшие ее из отеля в поисках уединения, свелись на «нет» и сменились притупленной болью с оттенком грусти.
В этой части побережья неистовствовал настоящий шторм, и на последнем отрезке пути Кимберли совсем выбилась из сил, сражаясь с непогодой. Сверкнула молния, пока она стояла на крыльце и нашупывала в сумке ключ. Она переоделась в джинсы и блузку с длинными рукавами, которые собиралась надеть в обратную дорогу в Долину Напа, но не захватила зонтик. Дождь промочил Кимберли почти насквозь во время короткой пробежки от машины. Пальцы слегка тряслись, пока она, наконец, не нашла нужный ключ и не вставила его в замок. Казалось, по каждому нерву в ее теле чуть прошлись лезвием бритвы. Неудивительно, что ее вдруг так затрясло. Было почти четыре часа утра. У Кимберли был трудный вечер, и поездка сквозь усиливающийся шторм не способствовала улучшению состояния.
Все, что ей было нужно — это стакан вина и сон. Взяв себя в руки, Кимберли повернула ключ и толкнула дверь. И сразу увидела, что стакан вина и уединенный отдых в постели — это последнее, что ей светит сегодня вечером. Паника охватила Кимберли, разбросав ее чувства в одно бесконечное мгновение. Первое, что предстало ее взору, это горевшая в центре пентаграммы свеча.
На полу ее гостиной был начертан древний магический символ, и в центре рисунка в низком коротком металлическом подсвечнике дьявольски мерцала свеча. Ее свет был единственным освещением в комнате, но недостаточным, чтобы высветить фигуру в капюшоне, которая сидела, скрестив ноги у дальнего края пентаграммы.
— Входи, Кимберли Сойер. Тебя ждут.
Кимберли вздрогнула, услышав знакомый голос, но прежде, чем она смогла отреагировать, из темноты в слабом свете свечи выступили две другие фигуры. Они обе были в сутанах с капюшонами, но одна выставила вперед руку, в которой был пистолет.
— Закройте дверь, — скомандовал мужской голос из глубины надвинутого капюшона. Кимберли попыталась взвесить свои шансы. Ей стало ясно, что он легко может ее убить, прежде чем она бросится назад к двери, она могла бы сбежать от ножа, но никто не способен избежать пули. Медленно Кимберли закрыла за собой дверь. И ощутила отстраненное удивление, что ее замерзшие мускулы отозвались на безмолвное действие. Дверь показалась очень тяжелой.
— Сила крепка сегодня ночью, миледи, — пробормотала другая фигура, закутанная в капюшон. — Она привела ее сюда, прямо в наши объятия.
В интонациях слышался благоговейный страх и небольшой оттенок фамильярности. Кимберли знала, что этот голос тоже слышала в прошлом.