По другому обвинению доказательства сводились к тому, что в одной из комнат стены почернели от сажи и сожженных перьев птиц, принесенных в жертву в ходе ночных священнодействий. «Говорят также, будто я велел сделать какую-то статуэтку, изготовив ее, по их словам, для преступных занятий магией, тайным образом и из крайне редкого дерева. И хотя по внешности это — безобразный и страшный скелет, я, как они говорят, отношусь к нему с большим почтением и называю его греческим словом βασιλεΰς, царь».
По всем этим пунктам Апулей не испытывал особых трудностей в доказательствах своей невиновности. Обвинения были ложными и фальшивыми. Но это были обвинения, представленные суду в одном из главных городов Империи, и разбирать их предстояло проконсулу Клавдию Максиму, назначенному на должность императором Антонином Пием. Поэтому суду надлежало рассматривать все, даже невероятные обвинения. Итак, Апулея обвинили в том, что он с помощью магии склонил Пудентиллу не только выйти за него замуж, но и передать ему собственность. В аналогичных случаях в английском судопроизводстве в отношении завещаний применяется формула «неподобающее воздействие». Разница между «неподобающим» и «магическим» — это всего лишь разница между двумя видами воображения.
Именно в такой интеллектуальной атмосфере происходило становление молодой Церкви; это были слова, которые она слышала, и хотя глаза ее были устремлены на ее собственного Божественного Героя, окружали ее церемониальные посвящения, магическая мысль как высокое искусство, а еще магия, как тайный и отвратительный ритуал ради общения с другими божествами посредством жертвоприношений и варварских песнопений. Апулей, по его собственным словам, был скромным учеником искусства, известного Зороастру и Платону, «способа общения», связывавшего людей с божественным миром. Его враги вели себя вполне естественно: подкупали рыбаков, чтобы подбросить ему рыбу для заклинаний, или устраивали в его собственной комнате капище для молитв какому-то неведомому базилевсу. Да, таков был в те времена Рим.
Но была другая традиция, о которой Церковь, конечно, знала. Язычники, к которым пришли апостольские миссионеры, тоже умели гадать и владели магией. Евреи помнили собственные заветы. Закон содержит Божественное повеление: «Ворожеи не оставляй в живых» (Исход XXII. 18), и последователи Закона осуждали тех, кто обращался к волхвам, верил предзнаменованиям, советовался с прорицателями, вопрошал мертвых. Проклятия адресовались, главным образом, двум категориям — прорицателям и злоумышленникам, но под злом здесь подразумеваются, прежде всего, сверхъестественные средства. Пророки Господа были посланы Им одним; в остальном — «да не будет у тебя других богов пред лицем Моим… не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой» (Исход, ХХ.3—5).
Тогда, в этой старой еврейской традиции еще не было четко сформулированных представлений о дьяволе. Видимо, неверно говорить, что в еврейскую традицию зло пришло поздно, но метафизическое определение запоздало, миф опоздал. Существовали гадатели и волшебники; мир, из которого евреи выбрались с таким трудом, был полон мифами. Так было в Египте, Ассирии и Риме. Но духовный мир, наполненный всем этим, был изучен слабо. Канонические книги Ветхого Завета практически не говорят о зле; дьявол нигде не упоминается прямо, и даже в истории об Аэндорской волшебнице (I Царств. XXVIII), явной некромантке, дьявол не присутствует. Упоминание в книге Иова (Иов, I, 6) уникально, к тому же никакого духовного злодеяния там не происходит. Самый ранний миф о происхождении зла и о падших ангелах излагается в Книге Бытия (VI.4). Преподобный Н. П. Уильямс говорил, что «всеобщая греховность, которой оказалось заражено человечество, вытекает из темной мутной реки, берущей начало из единого источника, а именно из нечестивых союзов ангелов и человеческих существ, плодом которых стала совокупность из смертных и бессмертных сущностей».[9]