Рамон как-тои рассказал Паку, что Чикита выступала в ночных клубах столицы с очень эффектным номером. Показал фотографию. На ней Чикита, ярко освещенная прожекторами на черной сцене. Она совершенно голая, только на руках перчатки из темного меха. Стоит, изогнувшись, как кошка. Но у нее возникли неприятности с Блюстителями Нравов, ну, с этими, которые с нимбами на голове. Ее вышвырнули из столицы, и бой-френд посоветовал ей обратиться к Рамону.
А в другом углу гостиной пребывала в задумчивости длинноногая блондинка с роскошными формами, которые рождаются в грезах сексуального маньяка. На ней было белое платье без бретелек, но до пят и с боковым разрезом до пояса. Покуривая сигарету, она смотрела в большое, от пола до потолка и от стены до стены, окно. Гладкие золотистые волосы спускались до пояса.
— Привет, я Пак, — вежливо представился он.
Блондинка медленно повернула голову и посмотрела на него своими глубокими темно-синими глазами с ресницами, на которые можно было положить монетку… хотя такие девушки любят банкноты и посолиднее. Белоснежные острые зубки блеснули за сочными красными губами, округлившимися в улыбке. Она взмахнула пару раз ресницами и тихо ответила:
— И вам привет, я Дорада.
Конечно, Пак не греческий бог и не так красив, как статуй из музея. Но его сто восемьдесят роста и семьдесят пять веса содержат многое, что нравится девушкам.
— Кажется, мы не встречались прежде? — спросила Дорада.
— Я появился здесь только что. Это мой первый бокал.
— Приятная вечеринка.
— Похоже, да.
Дорада ему нравилась. Высокая, стройная и зубастая, ну просто прелесть! Он так и сказал ей:
— Вы просто прелесть! Прелесть от кончиков клыков до пяток. Пока вы ищете в моих словах скрытый смысл, я, пожалуй, принесу вам еще один бокал.
— "Кровавую Мери", если можно.
Все находились в огромной гостиной в доме Рамона. Из нее через огромные окна открывался широкий вид: дорога, ведущая по холмам к пригороду Бладвуд, раскинувшемуся далеко внизу. В полусотне метрах от дома — плавательный бассейн с алым наполнителем. На сотни метров вокруг зеленые лужайки по склону холма.
Наливая бокалы себе и Дораде, Пак рассматривал гостей Рамона. Рядом две девушки болтали о чём-то, весело хихикая. Он прислушался, стараясь понять, над чем они смеются.
Одна из них, веснушчатая, говорила:
— …Настоящий босс — у него два кабаре. Он отбирает девочек, ты знаешь как? Нужно одновременно зажать три монетки — между бедрами, коленями и щиколотками, и суметь их удержать…
— Чикита может это сделать только с блюдцами. Дьяволы! Ей ничего не нужно делать. Она зарабатывает не этим…
— Ох, а Дорада? Только откроет ротик, и роль у нее в кармане. Если бы я…
— Дорогуша, она раскрывает не ротик, а совсем другое, когда она… А может и ротик, по желанию.
Лучше баб-с никто грязью обливать не умеет, не отмоешься, это у них в генах.
Усмехнувшись, Пак вернулся к Дораде.
— Должен покаяться, когда я только пришел, то не заметил вас, — сообщил он ей. — Со мной такая неприятность редко случается.
— Это вполне поправимо. — Она провела по нему взглядом с ног до головы. — Вы, наверное, здесь самый интересный мужчина. — Небрежно подняла руку с накрашенными в чёрное ногтями и провела пальцем линию вдоль его щеки по еле заметному шраму. — Как это случилось?
— Результат небольшой разборки с демонами. — Паку показалось, что все складывается удачно.
Кто-то хлопнул его по плечу. Он повернулся. Это был Рамон.
— Привет, Пак, — сказал он. — Доволен, что пришел?
Пак кивнул, а Рамон добавил:
— Я вижу, ты уже добрался до нашей звезды?
— С такими звездами тебе гарантирован успех.
— Благодарю вас, сударь, — томно сказала Дорада.
Улыбка осветила его довольно выразительное лицо, и, как всегда, Паку тоже захотелось улыбнуться ему в ответ. Дружище Рамон! Он был почти одного роста с Паком, но более худощав и элегантен, как человек искусства. У Пака в центре города детективное агентство по отлову чистых и нечистых, а Рамон владелец трех казино "Сверхусилие", один из немногих в Оркодубре, с кем у Пака сложились добрые отношения.
Последнее время он часто устраивал странные вечеринки, об этом несколько раз упоминали в желтой прессе. Пак считал, что это его личное дело.