Вопрос был, прямо скажем, провокационным. Виктор Владимирович потряс головой:
- Нет, конечно!
- Вы готовы рискнуть своей жизнью?! - Жизнью?! - Он помолчал, собираясь с духом, и ответил, - Да, я готов! - Прекрасно, - я поднялся с удобного кресла, - а теперь, давайте не будем терять время, у нас его не так много. Покажите мне комнату вашей дочери, и прикажите не мешать нам. Виктор Владимирович встал, и молча направился к двери. Я последовал за ним...
________________________________________________________________
...Бабка Серафима старалась обучить меня всему, что знала сама, и не ее вина, что я был таким непоседливым и невнимательным, что многие ее слова просто пропускал мимо ушей. Однако за те десять лет, что мы прожили вдвоем, от момента смерти моей матери и вплоть до исчезновения самой Серафимы, в честь которой меня и назвали, ей удалось маленькое, но все же чудо. Она смогла каким-то образом вложить в меня знания, о которых я при ее жизни не имел ни малейшего понятия. Как-то так получалось, что в нужный момент в моей голове вспыхивали слова, словно только что произнесенные Серафимой, причем эти слова были настолько понятны, что со стороны могло показаться, будто то, что я делал, обычное и рутинное для меня занятие. И лишь мне одному было известно, что до этой минуты, я и понятия не имел, что и как делать. Некоторые вещи, конечно же, я помнил и сам. Например, все, что касалось трав, их лекарственных и магических свойств. Но саму магию, а тем более черную, имеющую корни даже не языческих, а куда более древних богов, мы изучали очень мало, касаясь лишь легких ее видов, таких как приворот, снятие сглаза и тому подобное. И долгие годы я был уверен, что не знаю об этой области практически ничего. Правда, со временем, когда внезапно возникала ситуация, подобная той, что произошла с Данилкой, сущностью которого едва не овладели темные силы, я стал понимать, что мне все-таки что-то об этом известно. И естественно, что я стал задумываться о том, откуда. Точнее сказать, откуда - мне было известно, и правильнее было бы спросить, когда она умудрилась вложить в меня эти знания, и как ей удалось сделать это без моего ведома. Вспоминая годы, проведенный с ней, я начал припоминать такие случаи, когда внезапно проснувшись ночью от какого-нибудь кошмара, или, вдруг почувствовав сильную жажду, я не раз заставал Серафиму у своего изголовья, а на столе и в углах комнаты непременно горели черные свечи. Я помню, что спрашивал у бабки, что она делает, на что Серафима всегда отвечала, что оберегает меня на всю жизнь. Странный смысл ее слов начал доходить гораздо позднее, тогда же, когда я вдруг понял, что в моей голове есть такое, о чем я пока даже не подозреваю. Сегодня, когда я собирал ингредиенты для предстоящего ритуала, в голове снова всплыли незнакомые раньше строчки. Всплыли, и остались в памяти, словно вызубренные накрепко школьные стишки. Стишки, которые нужно было прочитать в полночь. Стишки, которые нужно было пережить...________________________________________________________________...Мы стояли в большой и красивой комнате Тамары. Виктор Владимирович, напряженный, скованный своими чувствами, мыслями и я, понимающий, на что иду но, как ни странно, не боявшийся последствий. От отца девушки исходила тяжелая, мешающая мне сила, но его присутствие, как самого близкого Тамаре человека было необходимо, и я старался не зацикливаться на этом. Развязав свой колдовской мешок, я медленно доставал оттуда необходимые мне предметы. Виктор Владимирович внимательно наблюдал за моими действиями, не говоря ни слова и, кажется, даже не дыша. Он очень удивился, когда на выходе из кабинета я попросил его, чтобы нам принесли куриное яйцо, но ничего не спросив, он просто приказал своему секретарю принести его в комнату Тамары. Секретарь, тот самый молодой человек изумленно посмотрел на нас, мельком взглянул на не менее удивленного просьбой находившегося в приемной начальника охраны но, вышколенный, как и все остальные помощники Виктора Владимировича, молча ушел на кухню. Сейчас яйцо уже лежало на полу, рядом с гвоздями, свечами и остальными предметами. Я разложил предметы на полу, и начал расставлять черные свечи. Составив из них круг, я проткнул черную, принесенную с собой тряпку семью гвоздями и, положив все это в центр круга, на кучу уже насыпанной кладбищенской земли, взглянул на часы - до полуночи оставалось меньше пяти минут. Пора было приступать. Взглянув на неподвижно наблюдающего за моими приготовлениями Виктора Владимировича, я негромко произнес:- Выключите свет, встаньте на колени, напротив меня через круг, и повторяйте мои слова четко, громко, не задумываясь. Он посмотрел мне в глаза, но после секундного замешательства, нажатием кнопки на маленьком пульте отключил свет и встал на колени в точности там, где я ему и указал. В наступившей темноте я видел, как блестят его глаза. Я простер руки над не зажженными свечами, и начал:- Ты бы спал, враг, дремал. Во сне бы мучился и страдал! Сипел бы, храпел бы, вертелся бы колесом, извивался ужом! Слово, дело! Да будет так!Виктор Владимирович повторял слово в слово. После того, как было произнесено последнее слово, я почувствовал пробежавший по спине холодок. Легкий, почти незаметный, словно слабый ветерок в жаркий день. Что-то откликнулось на наши слова. Я достал спичку и стал зажигать свечи, начав справа от себя. Идя против часовой стрелки, поджег все семь черных свечей. В мозгу мелькали странные картинки, чьи-то лица, то казавшиеся знакомыми, то наоборот. Я протянул руки в обход свечей.- Возьмите меня за руки, и повторяйте.Виктор Владимирович быстро схватил мои руки, создав тем самым, как бы еще один, больший круг над кругом из семи черных свечей. - Душа пылает, горн полыхает, гвозди в горниле, кобыла в мыле. По гвоздям раскаленным, по пропастям бездонным, по камням-валунам, по топям-зыбям мечись, крутись, чтобы не было покоя, сна, ночи, дня. Тебе, врагу Тамары - печаль-тоска, мрак и тьма, вечная кутерьма! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Да будет так! Заговор нужно было повторить трижды. После первого раза в комнате, в которой были закрыты и окна и двери, вдруг появился ветер, мгновенно скосивший набок пламень всех семи свечей. Но свечи не потухли, и я вновь стал повторять всплывающие перед глазами строчки:- Душа пылает, горн полыхает, гвозди в горниле, кобыла в мыле. По гвоздям раскаленным, по пропастям бездонным, по камням-валунам, по топям-зыбям мечись, крутись, чтобы не было покоя, сна, ночи, дня...В мой затылок словно вонзили один из тех гвоздей, которыми была утыкана тряпка, но я откуда-то знал, что это должно случиться. Я-то знал, а вот отец Тамары, далекий от всего этого человек, не знал. Я увидел, как искривилось от боли его лицо, и он едва не выдернул свои руки, инстинктивно пытаясь схватиться за горящее огнем место. Я стал в третий раз повторять слова, уже зная, что с нами будет после того, как мы произнесем их.- Душа пылает, горн полыхает, гвозди в горниле, кобыла в мыле...Жуткая, ни с чем ни сравнимая боль пронзила меня от паха до головы. Я не удержался и, выпустив руки бьющегося в конвульсиях Виктора Владимировича, завалился на бок, чувствуя, как боль раздирает меня надвое. Виктор Владимирович был не в лучшем состоянии - в зыбком пламени свечей я видел его лежащим на полу с открытым ртом и выпученными от боли глазами. Он не мог кричать, и я знал почему: это была магическая отдача на произнесенное трижды проклятье. Нужно было собраться с силами, и закончить ритуал, и я, уж не знаю, откуда, но нашел в себе силы вновь встать на колени и, не обращая внимания на захрипевшего вдруг Виктора Владимировича, взял яйцо. Проткнув в нем гвоздем дырку, я слил содержимое яйца на тряпку, после чего взял длинный пучок черных волос и, наматывая их на яйцо, начал говорить:- Катись, нанос, под печку, под печку катись, под печку ложись. Как тем волосам гнить, так хозяину, врагу Тамары нездоровому быть. Как в яйце пусто, так и в дому у него пусть будет пусто. Как яйцо катится, на врага Тамары горе валится. Лихо накликаю, лихо нанесу! Моей душе в котле кипеть, а врагу Тамары в свете все терпеть! И раз, и два, и три, и на всю жизнь! Да будет так! Где-то в доме послышался грохот и чьи-то крики. С меня градом катился пот, а Виктор Владимирович продолжал валяться на полу, скорчившись в приступе невыносимой боли и ничем не напоминая того властного и жесткого человека, каким я увидел его в первый раз. Я отвернулся, и снова начал читать. Заклятие нужно было прочитать семь раз. Стараясь не думать о терзающей меня боли, я раз за разом повторял слова:- Катись, нанос, под печку...Голоса, переросшие в крики, раздавались уже очень близко. Я убыстрил темп, но вряд ли когда-нибудь смогу объяснить, чего мне это стоило. После пятого прочтения кто-то начал ломиться в дверь. Раздававшиеся крики, среди которых различались и женские и мужские голоса, что-то кричали, называя валяющегося без признаков жизни Виктора Владимировича, а я все продолжал читать, каким-то отдаленным сознанием удивляясь четкости произносимых мною слов. Дверь уже трещала, когда я приступил к седьмому чтению. Какая-то женщина визжала, и я сначала подумал, что где-то неподалеку режут свинью, причем делают это настолько неумело, что бедная свинка никак не может умереть. - ...Лихо накликаю, лихо нанесу. Моей душе в котле кипеть, а врагу Тамары все терпеть! Дверь поддалась мощным ударам и, наконец, рухнула внутрь комнаты. В комнату вбегали кричащие мужчины, а я, еле выговаривая, произносил последние слова:- ...И раз, и два, и три, и на всю жизнь! Да будет так! Чей-то удар сбил меня с колен, но сознание, как, ни странно, не покинуло меня. Я видел, как зажегся свет, и комната быстро заполнялась людьми, большинство из которых подбежали к Виктору Владимировичу. Я видел искривленное болью лицо Саши, брата Виктора Владимировича, который с немыслимым выражением на лице, тянул ко мне руку и что-то хрипел. На меня, выкручивая руки, навалились какие-то мужчины, но я собрал все силы и стал быстро и внятно говорить последнее, что должен был сказать:- Сохни с брюха, боли с хребта! Напади, сухота, с поля, с дола, с плеча сухого, со свиней, с людей, с сухого овина!Кто-то из мужчин сильно ударил меня в живот но, почти не чувствуя боли, я продолжал говорить:- ...Найди, пропастина, к моему врагу...На голову, в живот обрушился град ударов, выбивая из меня сознание, дух. На последнем выдохе, уже не видя ничего, я еле слышно прошептал:- ...под его порог, чертов оброк! Да будет так! Тьма, обрушившаяся на меня, была желанной и спасительной...._______________________________________________________________...Я медленно приходил в себя, каждой клеткой своего тела, каждой частицей сознания чувствуя дикую, ужасающую боль. Я попытался снова уйти в темноту и безмолвие, где не было ни боли, ни страданий, но что-то упрямо, совершенно не считаясь со мной, бесцеремонно выталкивало меня оттуда. Сквозь закрытые веки я видел красное сияние, а до слуха доносились приглушенные звуки, которые казались мне знакомыми. Я пытался понять, кто и за что так мучает меня, но мозг отказывался повиноваться, отделавшись элементарными функциями, позволяющими понять, что цвет, который я вижу - красный, а доносящиеся звуки - голоса. Внезапно, без всякого перехода, цвет стал менять оттенок, становясь более светлым, а звуки из неразборчивых "Бу-бу", стали складываться в какие-то слова, значения которых понять было невозможно. Вдобавок, ко всему прибавилось ощущение, что кто-то рвет мое тело на маленькие кусочки, делая это так медленно, словно испытывая невероятное удовольствие от моих мук. Я почувствовал, как заклокотало в горле, и до слуха донеслись странные звуки, издаваемые моим же горлом. "Бу-бу" становилось все четче, а розовый цвет, сменивший красный, бледнел все быстрее, становясь сначала серым, потом белым и, наконец, беспощадно выжигающим зрачки, ослепительно белым. Кто-то дико орал, мешая сосредоточиться, и попытаться понять, кто я, где я...В сверкающем сиянии мелькали какие-то контуры, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, а я думал о том, что если я еще не умер, то очень хочу умереть, потому что выносить это было уже выше моих сил. Я быстро приходил в сознание, и это было хуже всего, потому что боль, казавшаяся бесконечной, усилилась многократно, многократно же увеличивая страдания. В сверкающем, ослепительно белом сиянии мелькали лица, казавшиеся мне знакомыми, но я не мог вспомнить, кто это, не мог понять, что им нужно от меня. Картинки сменялись с такой быстротой, что я даже не успевал понять, знаю ли кого-то из мелькающих лиц, или это просто очередной способ изощренного издевательства, которым меня подвергали неведомые, и невиданные существа...Больше терпеть было невозможно. Мое горло вдруг стало издавать смутно знакомые звуки, которые складывались в какие-то странные слова. Но самое странное заключалось в том, что я был уверен, что когда