говорю. Давай, переодевайся и поехали...И я согласился. До Халдеевки было довольно далеко, к тому же ночная пора, да кривые дороги не позволяли Кольке, управлявшему разбитыми "Жигулями", разогнаться, и в Халдеевку мы прибыли только к следующему утру. Там уже вовсю шла подготовка к свадьбе. Апулий, которого до этого я видел всего пару раз, когда он приезжал к бабке Серафиме, тепло приветствовал нас и, подведя к длинным столам, установленным прямо на улице, указал наши места и сказал, глядя мне в глаза:- Похож. И глаза, точь-в-точь как у Серафимы...А потом повел нас знакомить с гостями, среди которых, как нетрудно догадаться, было много известных в нашей (да и не только) среде колдунов-урожденцев и ведьмиц. Там я познакомился с Юрием Лонго, который произвел на меня сильное впечатление, но в первую очередь знаниями - никаких энергетических вихрей исходящих от него я не почувствовал. Я познакомился с Праксиным, Дагомиром, тогда еще малоизвестным колдуном, с Чернокнижником, с молодой еще Вандой, Вероной, с Ильей Германом, Черкасом и другими. Апулий, представляя меня, всегда произносил одну и ту же фразу:- Это Серафим, внук Серафимы. По их глазам было понятно, что о моей бабке слышали все. Я видел с каким интересом меня разглядывали все эти люди, и чувствовал некоторую неловкость оттого, что пользуюсь славой своей бабки, но Юлия, не отходившая от меня ни на шаг, все время говорила, чтобы я не тушевался, потому что все они скоро будут гордиться, что знакомы со мной. Я не был в этом так уверен и, как показало время, был ближе к правде - я даже на йоту не приблизился к славе своей бабки но, честно говоря, никогда и не стремился к этому, потому что всегда предпочитал лечить людей, а не заниматься всякими темными, колдовскими делами. А потом меня познакомили с Зоей. Апулий и Зоя уже некоторое время жили вместе, и их свадьба была, своего рода, причиной пригласить на нее известных колдунов и ведьмиц, чтобы, как это принято называть сейчас, пропиариться, а заодно и провести большой шабаш. Мы с Юлией подошли к высокой, худощавой женщине с серыми глазами, которая довольно спокойно относилась к царящей вокруг нее суете и, пожав ее руку, я вдруг совершенно четко понял, что никто из присутствующих даже близко не стоит рядом с ее внутренней силой и энергетикой. Она взглянула на меня своими серыми, почти бесцветными глазами, и я испытал чувство, похожее на то, которое испытывал, когда на меня смотрела бабка Серафима, рассерженная на мою ленивость и нежелание учиться ее премудростям. Не выдав охватившего меня напряжения, я вежливо пробормотал несколько приличествующих случаю слов, и хотел убрать руку, когда почувствовал, что не могу этого сделать. Нет, Зоя не держала меня - это я не мог оторваться от нее! Юлия, почуяв своим цыганским сердцем неладное, незаметно ущипнула меня, и это, как ни странно, помогло мне. С трудом улыбнувшись, я смог отойти от Зои, но даже спустя несколько часов, когда все уже веселились за столом, распевая странные, незнакомые мне песни, я продолжал чувствовать ее руку, словно до сих пор сжимавшую мою ладонь.Это была странная свадьба, на которой мало кто налегал на спиртное, или мясные блюда и закуски. Кто-то пел песни, кто-то танцевал, не забывая при этом дуть и сплевывать в разные стороны. Черкас, одетый в черный полушубок, странно выглядевший в это время года, периодически осыпал "молодых" рожью, насыпанной в большую корзину, которую он поставил возле себя. И все ждали наступления ночи, чтобы приступить к главному действу - свадебному обряду, который должен был начаться в полночь. Около десяти часов жених, невеста и все гости, среди которых не было ни одного простого человека, отправились в сторону темнеющего на фоне летнего неба холма. Холм, как рассказал Апулий, с незапамятных времен назывался Колдун-гора, и я, подходя к нему, чувствовал, что это не просто название. От холма исходила какая-то неведомая мне сила, и Юлия, внезапно прижавшаяся ко мне еще сильнее, подтвердила мое предположение, негромко прошептав, почти касаясь моего уха губами:- Ты ничего не чувствуешь? Я кивнул головой и так же негромко ответил:- Да, что-то есть.Я немного кривил душой - "что-то есть" это было вовсе не то, что я чувствовал. Чем ближе мы подходили к Колдун-горе, тем сильнее я ощущал, как в меня проникают какие-то невидимые токи, заставляя тело покрываться крупными мурашками. В конечностях я чувствовал покалывание, и списывать это на ночную прохладу было, по меньшей мере, наивно - ночь была по-летнему теплой. Апулий и Зоя шли где-то впереди и, в свете многочисленных факелов, которые несли многие колдуны, я порой видел, как держась за руки, они медленно поднимаются на холм. Яна и Колька, чувствовавшие себя как рыбы в воде, весело перешучивались с другими гостями, предоставив нам с Юлией возможность побыть вдвоем, поэтому поинтересоваться что чувствуют другие, у меня не было возможности - не мог же я подойти к тому же Юрию Лонго и спросить, нет ли у него каких-нибудь непривычных ощущений. Колдун-гора, издали казавшийся невысоким холмом, на деле оказался гораздо выше и, к тому моменту, когда мы добрались до вершины, где уже были приготовлены сложенные домиком дрова, я слегка запыхался. Впрочем, это вряд ли могло быть вызвано недостатком кислорода, или довольно долгим подъемом - наверняка дело было в самом месте, хотя я так и не смог объяснить себе, что это было за чувство.А вспыхнувший вскоре огонь и начавшийся обряд отвлек мои мысли. Я внимательно наблюдал за тем, что происходило у костра, вокруг которого, выкрикивая незнакомые мне слова, плясали колдуны и ведьмы, постепенно входя в трансцендентальное состояние, которому больше подошло бы слово иступленное. Юлия, некоторое время державшаяся рядом со мной, вскоре присоединилась к общему веселью и, скинув с себя одежду, пыталась утянуть меня с собой. Какое-то время я сопротивлялся, не чувствуя в себе желания участвовать в набирающем силу шабаше, но сила этого места и всеобщее умопомрачение смели остатки моей робости и, раздевшись, я присоединился к шабашу. События той ночи сплелись в один непрерывный поток песен, заклятий и танцев, периодически переходящих в дикие оргии. Я не помню, сколько раз я оказывался в гуще обнаженных тел, испытывая неописуемое блаженство, сколько раз прикладывался к ковшику, в котором плескалась странно пахнущая жидкость, от которой хотелось взлететь к стыдливо прячущимся звездам, но когда на мне оказалась Зоя, я вдруг осознал, что умираю! Она пронизывала меня своими серыми, в блеске костра казавшимися то красными, то черными глазами, а я чувствовал, как из меня выходят последние силы, опустошая и иссушая мое тело и душу... Меня спасла Юлия, буквально отпихнув зашипевшую на нее Зою. Она оттащила меня от костра, и быстро заговорила по-цыгански, покрывая мое лицо поцелуями и слезами, текущими из ее глаз. Я находился в каком-то полуобморочном состоянии, не понимая ни слова из ее быстрой речи, но сознание постепенно прояснялось. Я все еще чувствовал ауру Зои, словно обволакивавшую меня, ее запах, ее сильные ноги, но уже мог соображать и, к тому моменту, когда все закончилось, мне удалось даже подняться на ноги, и первым понять, что случилось несчастье. Во время безумной оргии никто не заметил, как сгорел упавший в костер Апулий, на свою беду затеявший и свадьбу, и этот шабаш. Потрясенный видом почерневшего тела шамана, я не мог произнести ни слова, и лишь указывал дрожащей рукой на него до тех пор пока кто-то, кажется, это был Черкас, не догадался вытащить обгоревший труп из красневших в предрассветной дымке углей. Юлия и Колька, как ни странно сохранивший силы и энергию, тащили меня прочь от Колдун-горы, едва не ставшей моей могилой, а я видел перед собой лишь ледяные глаза Зои, и ее, шептавшие что-то неслышимое губы...Обратный путь до моего дома я не помнил. Юлия, на несколько дней оставшаяся со мной из опасения, что я помру, потом рассказывала, что я несколько ночей выкрикивал ее имя, кричал какие-то незнакомые ей слова, от которых она приходила в ужас, и пыталась меня разбудить, обливая холодной водой, и шепча старинные цыганские заговоры. Ничего этого я тоже не помнил. Ни снов, ни собственных криков, но еще долгие годы мне казалось, что на меня смотрят серые глаза Зои. Потом Юлия уехала. Это случилось в тот день, когда ко мне пришел Антип и, неуверенно улыбаясь, произнес:- Все... прошло..., Серафим.... Больше мы с Юлией никогда не встречались. Я слышал, что она вышла замуж за какого-то богатого румына, и уехала из России, и испытывал двойственное чувство радости за нее и какой-то непонятной мне грусти. Мне хотелось отблагодарить ее за свое спасение, но я знал, что она ничего не приняла бы от меня. Ничего, кроме меня самого.... _______________________________________________________________...С трудом стряхнув тяжелые воспоминания, я взглянул на, едва уместившегося в коляске Пашу, который рукой указывал участковому куда ехать:- Далеко еще?! - Мне пришлось перекрикивать тарахтение мотоциклетного двигателя.Паша взглянул на меня с трагично-серьезным выражением на лице, и кивнул:- Нет, метров пятьсот осталось! - Громко ответил Паша и снова вытянул руку. Я посмотрел в направлении его указующего перста и увидел какие-то цветные тряпки, которые по мере нашего приближения к ним, превращались в мужчин, стоявших почти у самого берега неширокой речушки. Мы подъехали к берегу и Тарас Иваныч заглушил свою "громыхалку". Мужики молча расступились, пропуская нас к трупу. Тело Катерины лежала на берегу маленькой речушки, в стареньком платье, сплошь залитом кровью. - Ну, чего столпились?! - Грозно спросил участковый, глядя на обезглавленный труп Катерины, - Небось, затоптали тут все, на хрен! Кто-то ответил, что к ней никто даже не приближался, но я не понял, кто это сказал - все мое внимание было приковано к телу. Я с трудом заставил себя подойти ближе и опуститься на корточки. Когда я коснулся ее откинутой руки, то услышал, как встревожено забубнили мужики, но то, что я почувствовал, сразу отсекло меня от реального мира, и несколько мгновений просто не осознавал, где я, и кто я. На меня навалилось что-то настолько злое что, кажется, я даже забыл, как нужно дышать. Не знаю, откуда, но через секунду я уже совершенно точно знал, что убийство Катерины было посвящено Гекате, древней богине Луны и покровительнице темных сил. А отсеченная голова нужна была, чтобы провести еще более страшный обряд. Все это в несколько мгновений пронеслось в моем мозгу, и когда я пришел в себя, то почему-то оказался лежащим на спине, а надо мной суетились Тарас Иваныч и Паша. Горло не подчинялось, и я не мог не произнести ни звука, и лишь с трудом моргнул в ответ на встревоженные вопросы Тараса Иваныча. - Серафим! Ты чего?! Серафим! - Участковый обернулся и крикнул замершим мужикам, - Налейте во что-нибудь воды! Снова повернувшись ко мне, и склонившись еще ниже, Тарас Иваныч негромко спросил:- Серафим, ты можешь говорить? Я моргнул. Да, я мог говорить, но как только пройдет нервный паралич, разбивший меня от чудовищной силы обряда. Хорошо, что никто из мужиков не прикасался к телу Катерины, иначе... - Не прикасайтесь... к ней, - смог я прохрипеть после глотка холодной воды из пластмассового стаканчика, нашедшегося у кого-то из мужиков, - отойдите...Тарас Иваныч воспринял мои слова, как приказ самого большого начальства. Обернувшись, он крикнул мужикам:- Чего встали?! Бегом в село! Вызывайте милицию!Один из сельчан, растерянно замешкавшись, открыл, было, рот, но участковый заорал на него:- А тебя что, б..., не касается?! Бегом, я сказал! Этого хватило, и мужик рванул за мелькающими спинами мужиков. Мы остались втроем. Паша, готовый помчаться вслед за сельчанами, испуганно смотрел на участкового, а тот, в свою очередь, неотрывно смотрел на меня, ожидая следующего приказа. - Помогите... мне встать, - прохрипел я, и четыре крепкие руки подхватили и поставили меня на ноги. Голова кружилась, а во рту был такой металлический привкус, словно я полдня сосал железный брусок. Меня сильно тошнило и, должен заметить, я просто еле сдерживался, чтобы не отрыгнуть все, что было у меня в желудке. Я посмотрел на стаканчик, который участковый сжимал в руке, и сказал, чувствуя, как тошнота понемногу откатывает:- Еще воды...Пашка выхватил из рук участкового стаканчик и, метнувшись к реке, опустил в воду почти всю руку. Я повернулся к телу Катерины и, взяв стакан, сказал:- Отойдите... подальше. Участковый хотел о чем-то спросить но, увидев мой взгляд, молча отошел на несколько шагов к деревьям, где уже стоял Паша, вытаращенными глазами наблюдая за моими действиями. Я сделал шаг и, приблизившись к телу убитой женщины, произнес:- Господи Боже, благослови! Вода-водица, красная девица! Как течёшь-обмываешь красные бережочки, жёлтые песочки, пенья и коренья, часты пустовья и белы каменья, так умой у рабы Божьей Катерины притчи и уроки, монокосы и оговоры, ветряны переломы из лица и косиц, из ясных очей. Из чёрных бровей, и из белого тела, и из резвых ног, и из белых рук. Ключ и замок словам моим. Аминь.Произнося очистительный заговор, я по капле выливал на Катерину речную воду. Я не был уверен, что это подействует, но мне очень не хотелось, чтобы кто-то из тех милиционеров, кто приехал бы, получил бы такой же удар, какой пришлось испытать мне, когда я прикоснулся к телу женщины. Сила заклятья была такова, что могла действовать до новолуния, которое должно было наступить не скоро. А сколько человек за это время оно могло погубить, мне даже и думать не хотелось. Заговор подействовал - я услышал, как одновременно ахнули Паша и Тарас Иваныч, когда безголовое тело Катерины изогнулось, словно выпуская из себя какую-то страшную силу, и почувствовал отвратительное прикосновение к моему лицу. Ощущение длилось всего мгновение но, то что я испытал, мне уже никогда не забыть...Обратно я шел в сопровождении Паши, которого Тарас Иваныч отправил, чтобы он проверил, дозвонились ли до милиции. Паша молчал всю дорогу, периодически испуганно поглядывая на меня, но не мешая мне думать. А подумать было о чем - с утра, когда я знал всего лишь об одном убийстве, прибавилось еще два - Иннокентий Савельич, которого, по выражению Паши, "погрызло" звери, и Катерина без головы, да еще и с наложенным проклятьем Гекаты. Я чувствовал дурноту - огромный комок периодически подкатывал к горлу, мешая спокойно думать об этих ужасах, словно кто-то наложил "отторжение". В голове неожиданно всплыли слова на незнакомом языке - я увидел эти странные, не похожие на буквы символы, и в то же мгновение уже знал, как они произносятся и что означают. В русском языке нет букв, способных передать горловые звуки, сплошь из которых состояли эти слова, слитые в одно короткое предложение. Но смысл можно было передать одним словом: "Проникновение". Еще через мгновенье я знал, что мне надо делать, но для этого нужно было оказаться дома, возле бабушкиного сундука...С Пашей мы расстались почти возле моего дома, так не сказав друг другу ни слова. Я торопился домой, словно предчувствуя, что случившееся еще не беда, а Паша был так впечатлен случившимся, что, наверное, просто потерял дар речи. Я подошел к дому и оглянулся - на дороге никого не было, и стояла странная тишина, словно мои уши залепило воском. Прибавив шаг, я быстро поднялся по ступенькам и вошел в дом. В доме тоже было тихо. Я прошел в комнату, оглядывая странный беспорядок, царивший в большой светлице, посмотрел на выбитое стекло в настежь открытом окне и понял, что предчувствие не обмануло меня. Вани не было. Я поднял валяющуюся на полу кружку, из которой пил Ваня, поставил ее на стол и еще раз огляделся - впечатление было такое, словно по дому пронесся ураган, сметая одежду, банки с травами, опрокидывая стулья. Какое-то отчаяние, апатия и невероятная слабость охватывали меня, вынуждая сесть на разворошенную кровать, чтобы не рухнуть на пол. Под руку попалась какая-то тряпка и, взглянув на нее, я увидел на ней следы крови. Эта была та самая тряпка, которой Ваня зажимал порез на руке. Я прикоснулся к засохшей крови, и почувствовал страх. Но это был не мой страх - от тряпки явственно "пахло" страхом маленького мальчика, столкнувшегося с чем-то ужасным и отвратительным. Как ни странно, но именно Ванин страх помог мне придти в себя настолько, что я смог встать и открыть крышку погреба, где стоял маленький старый сундучок бабки Серафимы. Пока я спускался в погреб, мне вспомнились слова Серафимы, которые она однажды произнесла, застукав меня в погребе, когда я пытался открыть так интересовавший меня сундучок.- Не открывай его до тех пор, пока тебе не будет грозить сама смерть! А если не случится такого, так и не открывай его никогда. По-моему, сейчас был именно тот случай. Я включил тусклую лампочку, которая висела здесь с незапамятных вр