- Ты увидишь, как я уничтожу и тебя, и все что тебе дорого! Ты думал, я забуду, как из-за тебя мне пришлось бежать, бросив все, что у меня было?! Я уничтожу тебя, но еще раньше ты сам попросишь об этом!
Это вообще, не лезло ни в какие ворота! Я смотрел на изменившееся донельзя лицо, и понимал, что передо мной не Серафима! Да эта вытянутая морда уже и не была похожа на лицо моей бабки! Я никак не мог вспомнить, кто это, хотя где-то на уровне спинного мозга был уверен, что знаю ее. Нужен был небольшой толчок, чтобы все встало на свои места, но дикая боль в левом виске мешала думать, вспоминать и вообще соображать. Вообще, все левое полушарие было словно заморожено, и я почти физически ощущал, как уходит холод, оставляя взамен дикую боль.
Я подумал, что хорошо бы вспомнить какую-нибудь молитву от морока, но в голове вертелось лишь: "Отче наш..." а дальше все обрывалось.
- Приготовьте мальчишку! - Крикнуло лицо, которое теперь только идиот мог спутать с лицом Серафимы, - и этого, - лицо посмотрело на меня, и добавило, - этого урода тоже.
То ли нелестное определение, то ли отступивший холод позволил моим нейронам связаться между собой, то ли я просто вспомнил это самое "белое на черном", но меня, наконец, осенило - это Зоя! Мой враг и недавняя любовница. Отступавший холод уносил с собой окружавшую меня тьму, и я смог увидеть картинку целиком.
Ситуация была, чего там скрывать, аховая (не люблю материться, иначе сказал бы поточнее). Мало того, что я вновь оказался связан по рукам и ногам, причем так сильно, что вновь почти не чувствовал своих конечностей, так еще и в большом зале, где мне удалось на время одержать славную, но короткую победу, заметно прибавилось народу. Помимо держащегося за голову Володьки, злобно поглядывающего на меня Черкаса и чувствующей себя царицей Зои, в зале находилось еще трое мужчин, и привязанный к большому семиугольному камню... мальчик! Вновь почувствовав смертельный холодок, который в этот раз родился где-то внутри меня, я заставил себя посмотреть на его лицо - это был Ваня. Глаза его были закрыты и, казалось, что он спит. Но я сразу же отбросил эту нелепую мысль - Ваня явно находился под воздействием каких-то сильнодействующих препаратов, потому что невозможно представить себе человека, спокойно уснувшего на камне, на котором его собираются принести в жертву.
То, что камень жертвенный я даже не понял, а почувствовал. Знание пришло из "прогревшегося" мозга, и с ним же "пришла" информация о том, что камень семиугольный, потому что со своего места я не мог рассмотреть и сосчитать его углы. Что-то дернулось во мне, всколыхнулось, мешая выдохнуть застоявшийся в легких воздух, и вместо гневного крика получился какой-то жалкий сип:
- Отпусти..., пацана!
Зоя обернулась на мой еле слышный лепет. Мне показалось, что даже белки ее глаз стали черными, что совершенно невозможно с медицинской точки зрения. Но, присмотревшись, я понял, что не ошибся - там действительно все было черно, как у..., в общем, неважно. Она навела на меня длинный худой палец и приказала кому-то из троих переминающихся с ноги на ногу мужиков:
- Заткните его!
Я увидел направившегося ко мне мужчину, и мне показалось, что узнал его - если я не ошибался, это был один из тех двоих, кто вчера стоял у ворот, когда находясь под воздействием семян и в союзе с безвременно почившим Ярриди, я разносил их в щепы. Мужик подошел ко мне и, зачем-то ударив по лицу, попытался всунуть мне в рот какую-то отвратительно вонявшую тряпку. Я сопротивлялся, как мог. Он попробовал раздвинуть мои сомкнутые челюсти, просовывая в них такие же грязные, как и он сам, толстые сильные пальцы, и я, улучив момент, вцепился в них зубами.
Никогда в жизни я не кусал людей. Как-то не было повода. Но эти грязные, пальцы я сжал с такой силой и таким наслаждением, что даже услышал, как что-то щелкнуло в моей челюсти. Мужик дико заорал от боли, а я продолжал сжимать зубы, намереваясь откусить его поганые, касающиеся моего языка пальцы. Я уже чувствовал начавшую затекать в рот его кровь, но не собирался отпускать его. Что-то тяжелое, вызвав настоящий сноп искр, обрушилось на мою голову, но я уже столько раз сегодня терял сознание, что даже въехавший куда-то в район темечка кулак Черкаса, больше напомнивший упавшую на голову гирю, не отключил и не заставил меня разжать челюсти. Напротив - я еще сильнее сдавил их, слыша, как хрустят кости продолжающего орать от дикой боли мужика. Вполне возможно, что я слышал и хруст собственных зубов, ломающихся под все растущим давлением, но мне было наплевать - жаль, что это были всего лишь пальцы, а не тонкая шея удивленно уставившейся на меня Зои.
- Чего смотрите, идиоты?! - Она вновь, в непередаваемо царском жесте, подняла свою руку, - сломайте ему зубы! Черкас!
Сквозь красноватую пелену я видел бегущих в мою сторону мужиков, но все внимание было обращено на Зою, которая, разведя руки в разные стороны, вдруг заговорила на том самом языке, на котором в моем страшном видении говорила бабка Серафима. Произносимые магиней слова по-прежнему казались чужими, и даже чуждыми, но теперь, вот дела, я понимал их! В переводе на русский язык это звучало примерно так:
- Кости сломало! Семя сгнило! Нутро червями изъело! Сердце засохло! Горло сжало! Мозг сгнил! Воля ушла! Так и ты, Серафим, сломался, сгнил, засох!
На меня обрушился град ударов. И Черкас, и подбежавшие мужики, и даже тот, чьи пальцы я намеревался использовать вместо завтрака, били меня, куда ни попадя. Я держался изо всех сил и, не в силах ни защититься, ни ответить, и лишь сильнее сжимал челюсти. Били по лицу, по ребрам, по голове, а я, вертя головой, как волк, отрывающий кусок мяса с убитой добычи, думал о лежащем на жертвенном камне мальчике. Я ничем не мог ему помочь, и жалел лишь о том, что у меня всего одна голова, а не пять, чтобы кусать эту нелюдь, рвать их на части, ломать их кости...
Чей-то кулак, удачно угодив в мой нос, сломал его, и я почувствовал, как по лицу потекла кровь. В голове шумело, как после месячного запоя, и крики вошедших в раж мужиков доносились, как сквозь толстый слой ваты. Я чувствовал, что слабею. Может, это было вследствие десятка увесистых ударов, пришедшихся на мою голову, а может, начало действовать брошенное Зоей заклинание - разницы, в общем-то, никакой. Продержавшись еще пару бесконечно долгих секунд, я разжал зубы, с трудом осознавая, что во рту больше не шевелятся чьи-то отвратительно толстые пальцы. Кто-то продолжал меня лупить по ребрам, животу, лицу, но я почти не чувствовал этих ударов. Накатившая апатия была сильна настолько, что хотелось лишь одного - поскорее умереть, и постараться в этот раз навсегда.
- Хватит! - Крикнул кто-то высоким, полным злобы голосом, и мне с трудом удалось понять, что это крикнула Зоя, - Оставьте его, он мне еще нужен..., живым!
Надо же, я еще кому-то нужен! Не в силах даже пошевелиться, я лежал, чувствуя, как заливаясь в уши, по лбу и по щекам стекает кровь. Сделав слабую попытку поднять веки, я понял, что лучше этого не делать - кровь тут же попала в глаза, вызвав жгучее желание оттереть ее. Но я был связан по рукам и ногам, и сделать этого не смог бы при всем желании, а попросить кого-то об этой маленькой услуге, в гудящую растревоженным ульем голову как-то не пришло. Правда, сделав инстинктивную попытку дотянуться рукой до лица, я почувствовал, что веревки уже не так сильно держат меня - видимо, во время избиения, пытаясь увернуться от сыпавшихся на меня ударов, мне удалось каким-то образом растянуть их. Но я был настолько слаб, что вряд ли мог этим воспользоваться. Сначала нужно было хоть как-то придти в себя, но на это, похоже, времени уже не осталось...
Меня оставили в покое. Каким-то чудом открыв правый глаз, я наблюдал за тем, что происходило в древнем зале - бабкины рассказы получили самое жуткое подтверждение. Я видел, как Володька с ватагой измученных избиением связанного человека отошли в сторону, а Черкас, напротив, взяв какой-то длинный блестящий предмет, приблизился к все еще находящемуся без сознания Ване. Зоя уже стояла рядом и, насколько мне удалось разглядеть, сквозь, в прямом смысле этого слова, кровавую пелену, производила какие-то магические движения. Буря чувств всколыхнула смертельно уставшее от валящихся на мою голову событий душу, так что там даже нашлось место удивлению, что я еще что-то испытываю. Не в силах помешать им, мне оставалось только смотреть и молиться. Молиться о том, чтобы Ваня не успел проснуться и принял смерть, так и не поняв, что с ним случилось. Это, наверное, было наименьшее зло, которое могло с ним случиться при нынешних обстоятельствах, когда его единственный защитник лежал в точно таком же положении, с разницей лишь в том, что я видел, что происходит, а он нет. Я бормотал молитвы, путаясь, смешивая одну с другой, но с моих губ не срывалось ничего, кроме капель густеющей крови - слова звучали в голове, и впервые в своей сознательной жизни, я вдруг усомнился, что они могут хоть как-то помочь. Тем не менее, вероятно по въевшейся за годы привычке, я прилежно бормотал про себя слова вспомнившейся вдруг молитвы: