Стоя на четвереньках над его мертвым телом, с торчащим из плеча обломком волнообразного лезвия, и глядя, как капает на убитого врага моя кровь, я думал о том, что еще не все, и нужно встать, чтобы разобраться с еще одним врагом, но сил уже не было. Меня хватило лишь на то, чтобы повернув голову, увидеть, как Зоя заносит над Ваней узкий, черный клинок, и выкрикнуть что-то нечленораздельное, и не имеющее никакого смысла ни в одном из языков. Словно в замедленном кадре я видел опадающие серые стены воронки, в которых мелькали ужасные, не похожие ни что образы каких-то невероятных существ, черные, сверкающие безумием глаза Зои, и медленно, мучительно медленно опускающийся на замершего от страха Ваню клинок. Мир, сузившись до круга, в котором были только Зоя и Ваня, стремительно темнел и, за бесконечно короткое мгновение до того, чтобы потерять сознание, я увидел, как клинок вошел в грудь мальчика, а во лбу Зои появилась маленькая, черная дырка. Ни звука выстрела, убившего Зою, ни криков вбегающих в зал милиционеров я уже не слышал...
________________________________________________________________
...Тьма..., она такая разная. Непроглядная, густая, вязкая, душащая, пугающая, кромешная, спасительная.... Ни в одном языке мира нет слов, способных описать все ее ипостаси, все ее краски и величие. Чтобы понять это, нужно там побывать и почувствовать это великое состояние изначального, того, что было в начале времен, того что растворено и развеяно на миллиарды лет пути, пройти который не дано никому. Миллиарды лет тьмы. Вечной и беспредельной...
________________________________________________________________
...Я мало что помню из того, что произошло потом. Многое из того, что я сейчас расскажу, воссоздано со слов ошарашенных увиденным свидетелей, но что-то я помню и сам. Тарас Иваныч, пристреливший Зою одним выстрелом в лоб потом рассказывал, что все сочли меня мертвым, и были заняты лишь тем, что ловили обезумевших от увиденного алкоголиков. Никто не трогал четыре мертвых тела, лежавших очень близко друг к другу, дожидаясь приезда медиков и криминалистов. Поэтому неудивителен был ужас, охвативший милиционеров, при виде поднимающегося мертвого тела, из плеча которого торчал длинный волнообразный клинок.
С его слов, мои глаза были закрыты, но я совершенно точно знал, куда иду и что делаю. На глазах у застывших в ужасе свидетелей, я ухватился правой рукой за лезвие и, выдернув его одним рывком, повернулся к камню, на котором лежал мертвый мальчик. Дотронулся одной рукой до его лба, другой до раны в груди и, взобравшись на камень, лег на мальчика...
...Вокруг царила тьма, но я определенно знал, куда нужно идти. Не знаю, что или кто руководил мною, но путь давался легко, словно это была хоженая с детства дорога, где знаком каждый бугорок, каждая травинка, все запахи и звуки. На самом деле ничего этого не было, но я уверенно двигался к своей цели, откуда-то зная, что не все потеряно, и я еще могу успеть. Сколько продолжался путь? Неизвестно. В этом месте такие понятия, как время или расстояние исчезают, превращаясь в ненужные рудименты но, по словам прорвавшейся сквозь оцепление растерянных милиционеров Марии, и не разрешившей трогать нас, это продолжалось несколько часов земного времени. Не знаю, я этого не заметил. Как не заметил и пройденного расстояния...
Возможно, что я и вовсе не шел никуда, ожидая, пока ко мне приблизится едва заметное пятнышко белого цвета. Оно росло постепенно, увеличиваясь в размерах и становясь все более ярким до тех пор, пока не заполнило все пространство вокруг меня, залив его ярчайшим белым светом, который, как ни странно, не слепил глаз. Я видел небольшую, прозрачную тень идущего передо мной, и понял, что почти дошел. Протянув руку, я дотронулся до щуплого плеча мальчика. Он обернулся и, увидев меня, улыбнулся. Это был Ваня. Мы смотрели друг на друга, и нам не нужны были слова, потому что в этом месте все понятно и так. Я рассказывал ему, какой прекрасный мир он покинул, и как мало он видел, чтобы понять, какой могла быть его жизнь. Ваня молча улыбался, и лишь смотрел на меня, чуть заметно покачивая головой. Я говорил, что смогу вылечить его, что он скоро забудет обо всех своих болячках, но его улыбка, по-детски наивная и одновременно грустная, как у безмерно уставшего от жизни человека, говорила, что он не хочет возвращаться. Я обещал, что буду охранять его, что такого никогда больше не повторится, но он лишь улыбался, пристально глядя мне в глаза, словно ожидая чего-то еще. Тогда я сказал, что у него отличные задатки, и я обучу его всему, что знаю сам. Что обещаю сделать из него великого колдуна, слава о котором разнесется по всем городам и весям...
Улыбка изменилась. Ваня взял мою руку в свои маленькие ладони, и я понял - он согласен...
Эпилог
...Я по-прежнему живу в богом забытом селе и, по мере сил, врачую нуждающихся в том сельчан. Правда, однорукому колдуну это делать немного сложнее, но мне помогает Ваня, у которого, к своему удивлению, я действительно обнаружил очень сильные задатки к искусству врачевания и колдовству. Он все схватывает на лету и меня удивляют, а порой даже пугают его растущие с каждым днем способности. Но чаще радуют - я знаю, что сердце этого, пока еще маленького человечка не поддастся черному искушению творить колдовство во вред другим людям, и опасаюсь лишь того, чтобы он в своем неумном желании помогать всем, не перешел грани дозволенного. Но на то я и наставник, чтобы следить за этим, вовремя предупреждая и останавливая его порывы творить чудеса, не думая о возможных последствиях. Мы часто собираем целебные травы, о которых он уже знает гораздо больше меня в его возрасте и, несмотря на легкую ревность, я все же рад, что наследие бабки Серафимы не умрет вместе со мною. Я уже не слышу голоса Серафимы и, глядя на ее единственную фотографию, больше не чувствую того тепла, что раньше. Означает ли это, что она ушла навсегда - я не знаю. Может, убедившись, что ее знания перейдут к достойному наследнику, она решила, что ее присутствие уже не потребуется, а может...
Володьку и остальных судили и приговорили к разным срокам заключения. Мне рассказывали, что судья, читая дело, долго и с сомнением смотрел на подсудимых и, в конце концов, все были осуждены за похищение человека, так как в Уголовном кодексе просто не нашлось статьи за пособничество колдунам. Благодаря заступничеству нового начальника районной милиции, убийство Черкаса было квалифицировано, как мера вынужденной самообороны, а само заседание суда прошло в закрытом режиме...
К нам часто приходит Анна. Она помогает во всем - готовит нам обеды, стирает, и даже, несмотря на все мои протесты, пытается колоть дрова. Ей и вовсе цены б не было, если бы не неумолкающий ни на секунду язык, но я привык, и уже не возражаю, если она, по своему обыкновению, каждое утро начинает с пересказа всех слухов и сплетен, которые ей удалось собрать по дороге к нам. А Ваня - он просто любит ее, и ее рассказы, а я всегда стараюсь сдержать улыбку, когда слышу, как он просит Анну рассказать о том, как она, проследив за тем, куда принесли его, в страхе пряталась возле забора, как обрадовалась, увидев меня. Анна и сама любит рассказывать об этом. Наверное, все село (и не раз!) слышало ее рассказы о том, как она плутала во тьме, пытаясь поскорее добраться до села, чтобы предупредить Тараса Иваныча, как встретила обеспокоенную моим долгим отсутствием Марию, как они бежали обратно...