— Я попрощаюсь, обязательно. Но что было дальше? Дед Михей, пожалуйста! Я же завтра утром уезжаю… Неужели вот так все и останется? — просительно уставился Алексей на него.
— Что ты хочешь знать, Алеша? — устало откинулся на спинку стула старик.
— Что дальше было? — мужчина весь подался вперед, протянув руку старику. Тот, хитро улыбнувшись, сложил руки на груди.
— А что было дальше? Дальше была Победа. Запасная дивизия полковника Егорова День Победы встретила в Польше. С июля сорок пятого постепенно начали отправлять всех по домам. Полковник был демобилизован в январе сорок шестого. Он оставил мне свой адрес и взял с меня слово, что я, как только демобилизуюсь, приеду к нему. Я обещал, — вздохнул дед Михей и улыбнулся. — За прошедшие полтора года мы буквально сроднились. Он по-настоящему стал мне отцом. Павел Константинович очень берег меня. Не однажды мы с ним говорили и о моем даре. Именно ему удалось примирить меня с моими способностями и, с трудом понимая их, научить с ними жить. До сих пор у меня в ушах звучат его слова: «Я ни за что не поверю, что ты не пользовался даром по своему желанию, что ты никогда не извлекал пользы из своих… возможностей. Пользовался. И что же тогда у нас получается, Миша? Значит, когда нам это выгодно, просто и хорошо — так возможности радуют, они удобны и приятны, а когда нам что-то пришлось не по нраву — так это уже вредительство, так что ли? А я тебе так скажу: каждому дается по силам его. Значит, и тебе дано не более того, что ты сдюжить сможешь. А потому запомни, Миша: в каждом деле нужен самоконтроль. Вот свалилось на тебя это умение. Не думай, хорошо это или плохо. Оно просто есть. И оно часть тебя. Афишировать его, конечно, не надо — тут ты прав, но и научиться пользоваться своим даром тебе нужно. Мне кажется, это как ребенок учится ходить. Падает, встает, и идет дальше. Он учится держать равновесие, а ты учишься контролировать свою силу. Дети же не отвергают умение ходить, упав. И упадут не раз. Так почему ты отвергаешь свои способности?»
Пользовался ли он моими возможностями? Я бы солгал, сказав, что нет. Пользовался. И задания мне давались такие, где они были нужны как воздух. Работали мы в основном в паре с Бирюком. С Егором тоже установились тесные дружеские отношения. Он не раз спасал мне жизнь, да и я не однажды залечивал его раны. Но, будучи в сознании, он всегда четко контролировал расход моих сил, и никогда не позволял мне излечить его полностью. Кстати, тот осколок у Егорова из спины я выгнал. Гораздо позже, в госпитале, где он проходил обследование, врачи сильно недоумевали, как он не сел в инвалидное кресло — достать его и не оставить человека инвалидом было попросту невозможно. Потому в госпитале, в сорок третьем, этот осколок и оставили. Павел Константинович сочинил какую-то нелепицу, но меня так и не выдал, — дед Михей хмыкнул. — Он до последнего дня хранил мою тайну.
Потом демобилизовался Захаров. Его забрали служить в НКВД. Устроился он недурно, женился спустя пару лет после демобилизации. Тоже звал меня к себе. Мы переписывались после войны. Несколько раз я был у него в гостях. Хорошая у него была семья. Жена, пятеро ребятишек. Кстати, старший сын Егора унаследовал его потрясающую способность к языкам, и, закончив пару институтов, все-таки пошел в разведшколу.
Меня демобилизовали в сентябре сорок шестого. Сперва-то я в свой родной город подался — хотел мать найти. Не нашел. Умерла она еще в сорок третьем. В квартире нашей жили чужие люди, знакомых, кроме алкашей да бандитов, у меня там не было, — старик вздохнул. — В общем, там меня ничего не держало. Подумал я хорошо, развернулся да поехал к Павлу Константиновичу.
Встретили меня там как родного. Дом-то у него в селе просторный был, немцы до них чуть не дошли, каких-то километров пятнадцать, и его жена, Наталья Петровна — замечательнейшей души женщина была, скажу я тебе — сразу мне комнату выделила, — старый ведун мягко, по-доброму улыбнулся нахлынувшим на него воспоминаниям. — Только вот быть нахлебником у них мне не хотелось, и Егоров помог мне получить комнату в общежитии, устроиться на завод и в школу рабочей молодежи. На ней он особо настаивал, — дед Михей замолчал, о чем-то задумавшись.
— Дед Михей, а Тамара? Нашел ты ее? Жива она? — так и не дождавшись продолжения, спросил Алексей.
— Тамара-то? — взгляд старика привычно остановился на висящем на стене портрете симпатичной девушки лет семнадцати с задумчивой улыбкой и строгим серьезным взглядом. От виска к щеке у нее шел довольно большой, хорошо видимый шрам. — Тамара выжила. Но это уже совсем другая история…