- У меня не самолюбие.
- Разве не уязвленная гордость? Кто-то посмел отказать великому Ларгелю Азо. А как посмел епископ требовать плотской любви? Ведь ты клялся яркому пламени, что не посмотришь на женщину. И наверняка, требовал ее любви, а не просил.
- Мне казалось, что просил, - ответил я, понимая, что сболтнул лишнее, но не стал разуверять ведьму, что не нарушал данного мною обета.
- Тебе казалось… - она снова принялась за шитье. – Не могу даже представить, что ты кого-то о чем-то просишь. Даже сами твои просьбы звучат, как приказы. Я понимаю ту женщину. Я бы тебе тоже отказала.
Ведьма говорила спокойно, задумчиво, но этими спокойными словами взбесила меня мгновенно. Этого она, наверное, и добивалась, но вопрос, заданный потом, охладил мой гнев.
- Она была красивой?
- Она была прекрасной, - сказал я, невольно улетая мыслями в далекое прошлое.
- Как ее звали? – спросила ведьма.
- С какой целью ты пытаешься вызнать мои тайны?
- О! Оставь свои тайны себе, - тихо засмеялась она и вернулась к шитью. – Мы здесь одни, почему бы не поговорить по душам, чтобы скоротать время. Тем более что никто не знает, сможем ли мы вскоре беседовать так доверительно.
- Я и сейчас не беседую с тобой.
- Да, конечно, - она как ни в чем ни бывало орудовала иглой. – Просто расскажи, что бы ты хотел. Если держишь тягостные думы в себе, они не уменьшатся и сами не сбегут. Надо выпустить их наружу, разделить с кем-то, и тогда ноша покажется в два раза легче. Разве не в этом смысл исповеди тех, кто верит в яркое пламя?
- Ты считаешь, что смысл исповеди – переложить грех на другого, ведьма? – возвысил я голос, но она не испугалась и подняла на меня глаза - мистические, колдовские, раскосые, как у жителей юга, но с двойным верхним веком и не такие узкие.
- Я считаю, что исповедь должна облегчить душу, - сказал она. – Ты всё равно убьешь меня, почему бы не рассказать, что бередит душу? Я унесу секрет с собой в могилу. Обещаю, что не доверюсь даже сестре.
В ее словах мне чудился подвох, и даже если его не было, все равно открываться ведьме было бы неразумно. Но искушение оказалось слишком сильным. Сколько лет я не имел возможности поговорить о том, что сжигало сердце. Яркое пламя знало мой грех, ибо я умалчивал об этом на исповеди, а ведьма была права – ей все равно не жить. Так почему бы не воспользоваться ее добротой? Пусть это и не истинная доброта, но ведьме зачтется, как благое дело, а мне станет хоть немного легче.
- Что бы ты сделал сейчас, если бы встретил ее? – спросила ведьма, и голос ее звучал совершенно невинно, а сама она, казалось, была занята лишь вышивкой.
Я задумался, вспоминая образ Меданы, и она снова воскресла передо мной. Такая, как в пору юности – светлая, зеленоглазая, с румянцем ярким и нежным, как цветы наперстянки. Обычно я видел её, как наяву, но сейчас образ получился неясным, он колебался и временами исчезал, словно я смотрел на прошлое через туман. Девушка с золотистыми волосами и зелеными глазами предстала передо мной далекой, как Северное море.
- Сначала я поцеловал бы ее. В руку, в ладонь. Прикоснулся бы щекой, чтобы ощутить, какая прохладная и нежная у нее кожа. Всегда, когда я рядом с ней, меня бросало в жар, и только она могла его остудить.
- Продолжай, - негромко произнесла ведьма, откладывая шитье. – Что ты делаешь дальше? И что делает она?..
Странная игра увлекла меня. В самом деле, почему я никогда не мечтал о том, как может произойти моя встреча с Меданой? Видел во сне, но вне сна не мог даже помыслить о подобном.
- Дальше я целую ее запястье, - сказал я, переживая то, что говорил, как наяву. - Она не отталкивает, а кладет другую руку мне на голову, гладит волосы. Нежно, но не по-матерински, а поощряя завоевывать ее дальше.
- Подойди ближе, мне плохо слышно, - позвала ведьма, а когда я отложил перо и подошел, двигаясь покорно, как под воздействием чар, она встала и положила руку мне на голову, перебирая пряди волос. – Она сделала бы вот так?
В первый момент я чуть не оттолкнул ее, но рука была легка и ласкала нежно, ненавязчиво, и противиться расхотелось.