Значит, жить будет.
Подул ветер, отгоняя тучи к востоку. Вот и выдохлось черное колдовство. Еще немного – и рассеется совсем. Айфа Демелза (если это была она) плевалась и кашляла не переставая, постукивая себя кулаком между ключицами. Я похлопал ее по спине, чтобы побыстрее приходила в себя, а в следующее мгновение ведьма вцепилась мне в лицо ногтями, располосовав щеку от скулы до подбородка, чудом не задев глаза, и на четвереньках бросилась наутек, но я успел поймать ее за шиворот. Она не удержалась, потянула меня за собой, и мы повалились в лужу, полную липкой грязи.
Дождь хлестал так, что было больно, словно от града, а ведьма лягалась и вертелась, как бешеная лошадь. Мне пришлось сесть на нее верхом и пару раз ткнуть лицом в лужу, чтобы охолонула. Потом выкрутил ей руки, достал из-за пазухи веревку, свернул петлю и накинул ведьме на запястья. Оказавшись связанной, она сразу успокоилась и затихла. Я поднялся, ладонью вытирая кровь со щеки, а потом поднял ведьму за шиворот и потащил к хижине. В такую непогоду Кенмар нескоро найдет меня, и разумнее было бы спрятаться и от дождя, и от молний.
Мы ввалились в ветхий домишко, и теперь шум уходящей грозы казался не ужасным, а приятно умиротворяющим. Я толкнул ведьму в угол и осмотрелся. Жилище было убогим, как у нищенки. Неужели знатная дама могла бы жить здесь?
- Ты зря пришел сюда, - сказала она глухо, не поднимая головы.
Длинные мокрые волосы укрывали ее от макушки до пояса, виднелся только оголенный белый бок. Но она не могла ни прикрыться, ни подобрать рассыпавшиеся пряди, потому что руки были связаны.
- Я не давал тебе разрешения заговаривать со мной, - сказал я, снимая квезот и рубашку.
Ткань напиталась водой, как губка. Я хорошенько выжал рубашку и повесил на колченогую табуретку, чтобы хоть немного просохла. Штаны тоже промокли насквозь, но разоблачаться перед ведьмой было глупо и опасно. Щека саднила, и я вспомнил, что моя сумка осталась на мостках вместе с мечом. Пришлось возвращаться.
Дождь утих, небо почти прояснилось. Я посмотрел на восток, пытаясь прикинуть, скоро ли рассвет. Подобрал сумку и меч, еще раз оглянулся, проверяя, не упустил ли какого ведьминского сообщника, зашел в хижину и плотно закрыл двери, заложив деревянным засовом изнутри. Из сумки я достал склянку крепкого вина на травах, и щедро покропил ранки на щеке.
Теперь можно было поразмыслить без спешки, и я решил, что небеса решили правильно: нельзя позволить ведьме умереть без покаяния. Смерть после суда, даже мучительная, принесет очищение, и еще одна душа будет спасена.
Ведьма тем временем скорчилась в углу, как старуха, и дрожала всем телом. Подумав, я взял дырявое одеяло, валявшееся на полу, и набросил на нее.
- Благодарю, - прошептала она, стуча зубами. – Не думала, что люди, подобные тебе, бывают добры.
- Я грешный, но не бессердечный. А ты должна молчать. Если заговоришь еще раз, заткну тебе рот.
Она поняла и замолчала. Умная ведьмочка.
Сумка тоже промокла, но хлеб и сыр были завернуты в чистую тряпицу и навощенную ткань, поэтому ужин вышел почти королевским. Я подогрел хлеб на огне, и по всей хижине пошел вкусный запах. Ведьма встрепенулась, но говорить не осмелилась.
Я поискал в хижине и ничего съестного не нашел, поэтому разделил хлеб и сыр пополам, подошел к ведьме и присел рядом на корточки.
- Сейчас ты закроешь глаза и будешь есть. Хоть один взгляд или хоть одно слово – останешься голодной.
Прикоснуться к ней было то же самое, что прикоснуться к бородавчатой жабе. Откинув волосы с ее лица, я вытер руку о штаны. Она послушно закрыла глаза, и я поднес к ее губам хлеб и положенный на него сыр. Она укусила жадно, совсем не как благородная леди. Только сейчас я разглядел ее толком. Леди Айфе Демелза, в девичестве Роренброк, было сейчас около двадцати пяти. По нашим меркам – зрелая женщина, такие уже теряют привлекательность. Но Демелза хотя и была замужем, детей не родила, наверное, поэтому выглядела совсем юной.
Я разглядывал ее с неприязнью, и думал, что мне все в ней не нравится – и чуть курносый нос, и брови – стрелами от переносья к вискам. И даже вздернутая верхняя губа – все казалось отвратительным. Она прикрыла глаза, но ресницы дрожали – длинные, пушистые, как хвоя на еловых лапах. За свою жизнь я видел красивых ведьм. У некоторых волосы были золотистые и мягкие, как цыплячий пух. У некоторых лица были с чертами безупречными, как у старинных статуй, но и к тем, и к тем у меня не возникало ни искорки жалости. А эта была не самая безупречная. И не самая сильная, надо полагать. Зато чёрных меток на её душе было много. Я чувствовал и ненасытность упырихи, и кровь, которую она уже успела попробовать, и черное колдовство, окутывавшее её, словно туман этот маленький остров. Всё в ней было скверной. И сама она была скверна. Я брезгливо отодвинулся, насколько это было возможно.