- Твоя правда, - пробормотала я, поднимаясь с постели и надевая туфли.
Эмер суетилась и волновалась, отправляя меня. Служанки принесли сумку, и сестра самолично проверила, все ли нужное было туда положено. Зная Эмер, я подозревала, что половину важных вещей я просто не досчитаюсь, а половина груза окажется ненужными безделушками. Но перечить ей не стала и готовилась к последнему путешествию отстраненно, как будто все происходило не со мной, а с какой-то другой женщиной. Не знаю, было ли тому причиной посещение церкви, или же обыкновенная усталость, а может, и то и другое вместе.
- Эта старая дура, леди Лионелла… – сказала Эмер с досадой, бегая между кроватью, на которой лежала дорожная сумка, и столом, на котором были разбросаны полотенца, чашки, мешочки с мыльным порошком и красивые кованые футляры со столовыми принадлежностями.
- Чем она тебе не угодила? – равнодушно спросила я, шнуруя туфли.
Чтобы не встречаться взглядом с Эмер, я нагнулась как можно ниже и завязывала узлы медленно, потом распускала их и завязывал снова.
- Она улеглась в своей комнате и отказывается выходить! Видите ли, вчера ей почудилось, что она встретила призрака, и теперь приготовилась умирать. Даже священника на исповедь вызвала.
- Умирать? От страха? Она сильно испугалась?
- Почему от страха? – Эмер положила в дорожную сумку бархатный мешочек, и что-то звякнуло. – Кто видел призрака, тот долго не живет. Вот она и готовится.
- Что за дикие суеверия? – я медленно выпрямилась.
- Почему – дикие? – Эмер не заметила моего волнения. – Это всем известно.
- Первый раз об этом слышу.
- О! – сестра, наконец-то, соизволила посмотреть на меня. – Так обычно говорят вилланы, поэтому вряд ли ты слышала.
Конечно, не слышала. Вилланы – темные люди и много чего болтают. Но иногда они куда наблюдательнее самых просвещенных. Не означало ли появление святой Меданы, что я уже приговорена небесами к смерти? Я поднесла ладонь к лицу и ощутила запах лилий. С того самого дня, когда призрак святой прикоснулся ко мне, этот запах оставался на моем теле даже после горячих ванн и благовонных притираний, заглушая аромат розового масла и настойки из фиалок.
Словно в ответ на мои размышления в комнату вошла служанка, присела в неуклюжем поклоне и сказала:
- Его Преосвященство ждет леди Демелза у ворот. И просит поторопиться.
Глава 32
Ларгель Азо
До монастыря мы должны были добраться к вечеру.
Из Дарема выехали на трех лошадях, которых ссудил нам Годрик Фламбар. Айфа Демелза была не очень уж наездница – она уселась боком, поставив ноги на дощечку, которую подвешивали к седлу специально для дам, и опасно балансировала на кочках. Я поехал рядом, чтобы поймать, если вздумает свалиться.
Жена Фламбара предлагала карету, но я отказался. Дорога до монастыря – это не дорога в столицу. Карета там не проедет. Поэтому большинство вещей, которые хозяйка Дарема пыталась отправить с сестрой, пришлось оставить. Мы трое взяли по дорожной сумке, не считая сумки с провиантом и мешка с дровами, если вдруг придется заночевать в пути. Но ночевать мы не рассчитывали - к вечеру, самое позднее, к ночи, мы должны встретиться с лордом Саби.
Айфа Демелза и словом не обмолвилась, что закончила вышивку для Меданы, и что уже преподнесла ей свой дар. А я ни слова не сказал, что был в церкви, когда она принесла платок, и что слышал, о чем она попросила мою принцессу.
Тогда, стоя за колонной, я почувствовал что-то вроде удара в грудь. Почти такого же по силе, как когда ведьма ударила меня колдовством. Но ее колдовство било по телу, а здесь боль была не снаружи, а внутри.
Что заставило ее просить за меня? Жалость? Желание замолить грехи? Едва она вышла из храма, я забрал платок, но она вернулась. Как будто угадала меня. Я еле успел спрятаться, чтобы не быть замеченным, хотя и посчитал это глупым. Но после прошедшей ночи я стыдился посмотреть ей в глаза, а нам еще предстояла дорога к лорду Саби. Хорошо, что эта дорога будет милосердно короткой.
Когда она ушла во второй раз, я выждал, чтобы уже не быть застигнутым, а потом сдвинул крышку с гроба Меданы. Моя принцесса показалась мне совсем маленькой и невзрачной без драгоценных украшений. Черная фата почти закрывала обезображенное лицо, которое я помнил живым и улыбающимся.