Глава 35 (окончание)
Айфа Демелза (продолжение)
Волны подхватили меня и протащили вперед, до следующей сваи.
Когда ноги перестали доставать дна, меня охватил самый настоящий ужас – ведь рядом больше не было Кенмара, который бы подхватил, случись мне соскользнуть с бревна. Я вспомнила, как уже тонула, когда вода заливалась в легкие, не давая вздохнуть, и сердце, казалось, готово было разорваться. Обхватив вторую сваю и вцепившись в бревно, я болталась в темноте, под молниями и дождем, не находя в себе храбрости совершить очередной заплыв до следующей сваи.
Нет, я не рассчитывала, что у Кенмара пробудится совесть, и он последует за мной, но где-то в глубине души тоненький противный голос заблажил и начал уговаривать повернуть назад, пока еще не поздно. Волна накрыла меня с головой, припечатав головой о сваю. Было больно, наверное, я рассекла висок. Если я сейчас позволю ужасу захватить меня полностью, то точно не выплыву. Водяные духи утянут меня на дно, оплетут травой, и я навсегда останусь там, на дне. А Ларгель будет думать, что я иду с Кенмаром в Тансталлу, и разобравшись с упырями уйдет следом. Или так и останется лежать на мельнице, с разорванным горлом. Или упыри его тоже сбросят в озеро, и на дне мы встретимся, и уже ничто не помешает нам быть вместе. Вместе…
Я вскинулась и забилась сильнее, внезапно осознав, что на несколько мгновений потеряла сознание и начала опускаться под воду. Висок саднило, и это придало мне сил. Оттолкнувшись от сваи, я проплыла еще сколько-то, и зацепилась за следующий столб, чтобы передохнуть. Теперь я прижалась к нему теснее, как к родному существу.
Нет, я должна добраться до мельницы. У двоих больше шансов выжить, чем у одного. Ларгель потерял способность чувствовать нечисть, и в этом моя вина, Кенмар был прав. Поэтому я должна быть рядом с ним. Потому что я хочу быть только с ним – жить или умереть.
- Жить или умереть – но с ним! – крикнула я в темные небеса, внезапно преисполнившись ярости и задора, и ужас перед глубинами отступил.
Конечно же, небеса оказались глухи к моим крикам. Небеса редко слушают грешников, вроде меня. Они помогают праведникам, таким, как Ларгель. Он поцеловал меня – всего лишь поцеловал. Неужели это уже такой страшный грех, что надо наказывать его так жестоко, обрекая на мучительную и позорную смерть?
Оттолкнувшись, я забила ногами и стала помогать себе одной рукой, как делал Кенмар. Теперь, когда мое тело уже не сковывал страх, я смогла расслабиться и позволила воде нести меня. Плыть сразу стало легче, и я преодолела целых два пролета бывшего моста. Сначала я хотела подплыть к колесу, откуда мы с Кенмаром убегали, потом передумала. Я все равно не смогу добраться до окна третьего этажа, и не докричусь до Ларгеля. Поэтому есть только один путь на мельницу…
Каменный дом надвинулся на меня мрачной горой. Но бояться было некогда, да и уже не было сил. Я боролась с непогодой, упорно гоня свое бревно вперед. Оно ударилось о каменный сход, и я позволила себе короткий отдых, повиснув на нем. Волосы набрали воды и стали тяжелыми, как и платье. Цепляясь за ступени, я попыталась подтянуться на руках, но река слизывала меня обратно, не желая отпускать. Я догадалась лечь на ступени животом и забросить ногу. Потом перекатилась на спину и снова застыла, глядя в грозовое небо.
Может, все дело в клейме на моей ладони? И из-за него я так рвусь к Ларгелю Азо? Но нет, я чувствовала, что тут действует совсем другая магия. Я знала, как ее назвать, но боялась. Потому что от признания правды все равно ничего бы не изменилось. Все стало только сложнее.
Поцелуй в темноте… Что он значил? Ларгель хотел подбодрить меня, отвлечь, заставить забыть вину - ложную ли, истинную, пока не разобрать. Когда я встречу его, то не стану расспрашивать об этом. Это было и было – и кануло в воду вот этой реки. Для него. А я сохраню его в сердце. Потому что есть поцелуи, которые опаляют губы, а есть – которые сжигают сердце. И этот – из таких.
Я отжала подол и волосы, добралась до ворот и постучала. И после этого села прямо на мокрые камни крыльца, окончательно обессилев.
Долго, очень долго, за воротами была тишина. А потом раздались шаги, и мужской голос спросил: