Я развязывал тесьму медленно, вкладывая в это простое дело всю нежность, какую только способен был выразить. Распустить вязки на рукавах одежды женщины - извечный жест, говорящий красноречивее всех слов.
- Ларгель? – теперь она смотрела вопросительно, но - опять же - не остановила, только сказала: - Ведь это – грех, - хотя глаза ее сияли.
- Пусть этот грех будет на мне, - сказал я. – И пусть только я отвечу за него перед небесами. Мне разрешено просить один раз, и вот я прошу: пусть все твои грехи перейдут на меня, я приму это бремя.
- Согласна! – тут же ответила она и подставила лицо для поцелуя.
Я долго целовал ее губы, наслаждаясь их сладостью. Никогда раньше я не понимал, почему женские поцелуи называют упоительными, а теперь прочувствовал это до глубины сердца. Это когда пьешь женскую душу, как родниковую воду в жаркий полдень. Пьешь, и не можешь утолить жажду. Я оторвался от нее нехотя, с трудом, и спросил, касаясь губами мочки ее уха:
- Ты дашь мне себя?
- Ты хочешь этого?
- Я желаю этого всем своим существом. Желаю тебя, и только тебя. И схожу с ума от этого желания. И прошу. Видишь, я изменился. Я не требую, а только прошу.
- Ты не изменился, - сказала она ласково и обняла меня за шею. – Твои просьбы все равно, что приказы. Но я не откажу тебе, Ларгель Азо. Я давно хотела этого, и рада, что это случится.
- Обещаю, что буду нежен, - сказал я, укладывая ее в ворох душистой соломы.
Любить благородную леди в соломе, как вилланку – это было безумие, но какое сладкое безумие!..
- Просто будь собой, - прошептала она, выгибаясь в моих объятиях и подставляя шею для поцелуев, - не надо нежности, если она чужда тебе. Я полюбила тебя не за нежность и учтивость.
Полюбила.
Было ли это ведьминской хитростью или правдой – нет, не стоило выяснять это сейчас. Да и это не имело значения. Сейчас – не имело.
Она приникла ко мне всем телом и поцеловала сама – требовательно, жарко, как-то по хитрому лизнув языком, отчего впору было сорваться сразу же.
- Подожди, - сказал я, задыхаясь. – Есть еще кое-что…
Айфа посмотрела на меня с таким разочарованием, что я рассмеялся. Лицо ее стало удивленным, а потом изумлено-радостным:
- Ты смеешься, Ларгель Азо? – спросила она, словно не веря собственным ушам. Не знала, что ты умеешь смеяться!
- Что же тут странного? – ответил я, прикладывая ладонь к ее ладони. – Я же человек, а не статуя.
Она слабо вскрикнула, когда я снял клеймо, и изумилась еще больше:
- Это сон? Или сегодня ночь чудес?
- Сегодня ночь любви, - сказал я, запечатывая ей уста поцелуем. Она и так наговорила слишком много.
Но она заставила меня отступить и сказала прерывисто, упираясь ладонью мне в грудь:
- Хочу раздеться, и хочу, чтобы разделся и ты…
Я послушно начал стягивать с себя рубашку, но Айфа снова остановила и мягко упрекнула:
- Какой же ты торопливый… Разреши мне, - и она сама сняла с меня одежду, покрывая мои плечи, грудь, живот, бедра короткими обжигающими поцелуями, а потом заставила лечь на спину, усевшись сверху, и сказала: – А теперь разденусь я…
Она медленно спустила рубашку с одного плеча, потом с другого, улыбаясь загадочно и немного насмешливо, и я потянулся, чтобы приласкать груди, которые она так бесстыдно и соблазнительно показала. Приласкать, ощутить их сладкую тяжесть.
Айфа застонала и чувственно задвигалась, требуя большего.
В эту ночь она была алчной, бесстыдной и показала такое, о чем я не мог помыслить даже во времена греховной юности. Она то льнула ко мне покорно и ласково, как рабыня, то заставляла ласкать ее особо, не обращая внимания, что я умираю от страсти. И странное дело, что я не испытывал стыда, и ничто во мне не противилось ее умению. Как будто цепи, которые я носил много лет, разом лопнули, и душе стало так же свободно, как и телу. Я терял голову, когда она снова и снова открывала мне объятия, шепча, а потом выкрикивая мое имя, и только под утро она насытилась, насытив и меня, и задремала, прижавшись и по-хозяйски забросив на меня ногу.
Глава 44
Айфа Демелза