Растравляя злость и обиды, я шла на восток – сначала по дороге, а потом по бездорожью, свернув в лес, когда дорога ушла в сторону.
Хотя, почему я так волнуюсь?
Кто сказал, что епископу что-то грозит? Покается, попоститься – и снова начнет гонять по Эстландии за нечистью. Наверное, и сила вернется. Небеса ведь любят раскаявшихся грешников!
Злость и обида тесно переплелись в моей душе вместе с тоской. Но чего я хотела? Чтобы Ларгель Азо, очертя голову, бросился со мной в бега? Хотела заставить епископа Эстландии жить в грехе с ведьмой? А чем зарабатывать на жизнь? Сделать его ремесленником? Или фермером? Вот это – настоящее безумие. У епископа Азо свой путь, свое предназначение. И думать, что ради твоих глаз он разрушит свою жизнь – чистейшее безумие.
Не знаю, сколько я прошла. Мне казалось, я иду уже неделю, если не больше, хотя солнце только-только достигло зенита. Лес внезапно кончился, и я оказалась на склоне холма, который уходил вниз, к каменной гряде, в которой была узкая расщелина. В расщелину вела тропинка – довольно заросшая, но широкая. Как раз для меня – путь в никуда, из леса в горы. Когда-то я нашла приют на озере, может, теперь мне суждено спрятаться в горах. Что ж, это даже к лучшему. Свободна, жива – разве мне нужно было что-то другое?
Ноги сами понесли меня по тропинке между скал. На полпути я не сдержалась и заплакала. Да, я хотела, чтобы все закончилось так. Но… совсем не этого хотела после вчерашнего…
Я прошла расщелину, которая оказалась длиной около десяти шагов, и вышла в каменистое ущелье. Справа и слева высились скалы, они нависали над тропинкой, как затаившиеся великаны, высматривая путника недобро и пристально. На скалах сидели крохотные зеленые и золотистые ящерицы, и грелись на солнце. Когда я подходила, ящерицы поднимали плоские головы, но не убегали. Будто я была чем-то, чего не следовало бояться.
Слезы застилали глаза, и я смахнула их рукавом. Тесемки до сих пор были развязаны. Я остановилась в тени скал и начала затягивать рукава, помогая себе ртом.
Бросил! После всего, что мы пережили, после всего, что было!
- Здравствуй, моя голубка, - раздалось вдруг впереди. – Я же говорил – кто пришел ко мне сам, тот сам не уйдет.
Эхо подхватило знакомый голос и разнесло многократно. Ящерицы брызнули в стороны, прячась в щели. Я и сама, как безмозглая ящерица, побежала обратно, пытаясь юркнуть в расщелину, но скалы сдвинулись передо мной, защелкнувшись, как хищная пасть.
- Решила опять сбежать? – спросил голос, а я уткнулась лбом в камень, нагретый солнцем, и не спешила оглядываться.
К чему спешить, если пташка попала в ловушку?
- Что же ты стоишь спиной? – продолжал ласково увещевать голос. – Повернись, посмотри на меня. Раньше тебе нравилось на меня смотреть.
Мне ничего не оставалось, как обернуться и встретиться лицом к лицу с самым страшным своим кошмаром.
Передо мной стоял Харут. Такой, каким я видела его во время любовных утех – голый, нечеловечески красивый. Он распахнул руки для объятий:
– Айфа! Как я рад тебя видеть! Поверишь, только и думал о тебе, сердце мое.
- Зато я хотела бы все позабыть, - произнесла я с горечью.
- Почему же? Мне кажется, нас с тобой связывают приятные воспоминания. Правда, напоследок мы немного повздорили…
- Повздорили? Ты убил моего мужа и всех в замке.
- О! Можно подумать, ты слишком из-за них переживаешь! – Харут беззаботно махнул рукой.
Теперь я смотрела на него совсем иными глазами, нежели раньше. Как я могла считать его красивым? Как могла испытывать к нему желание? О! Когда-то я даже была уверена, что испытываю к нему любовь! Сейчас даже смешно об этом подумать. Было бы смешно, если бы не было так страшно.
- Ты как будто удивлена? – спросил он, подходя ближе, и попытался погладить меня по щеке.
Я отвернулась, вздрогнув от отвращения, и сказала с презрением:
- Ничуть не удивлена. И сейчас понимаю, что все это было твоей игрой. Все это – ведьмы, упыри, смерчи – нужно было, чтобы заполучить меня. Ты приложил слишком много усилий, а результат ничтожно мал. Я всего лишь грешница, проклятая небесами. Ведьма, убийца. А ты сражался за мою жизнь с таким упорством. Ты кичился вселенской мудростью, а вел себя, как смертный глупец. Даже, порой, глупее.