- Проголодалась, красавица? – спросила она грустно и ласково. У нее было доброе, немного печальнее лицо, и синие тени легли под глазами, как от бессонных ночей, но волосы, выбивающиеся из-под белоснежного чепца, по-прежнему сияли золотом, в них не было ни единого седого волоска. – Такая худенькая, - продолжала старостиха, наливая похлебки мне первой, - кушай, чтобы поправиться.
Я поблагодарила и сразу взялась за ложку. Наваристая похлебка была вкусна, как кушанья волшебного народа, населявшего Эстландию в незапамятные времена. В легендах говорилось, что их пища могла излечить смертельно больного и заставить старика помолодеть. Правда или нет, но от этой похлебки кровь так и побежала по жилам. А может, я была слишком голодна.
- Невесело у вас, - сказал Ларгель Азо. – Что-то случилось?
- Ничего, - ответил староста, медленно покачав головой. – Жизнь сейчас пошла тяжелая, опять повысили налоги – с чего простым людям веселиться?
- И то верно, - согласился епископ, доставая серебряную монету. – Это плата за ужин.
- Не слишком вас пощипали разбойники, если платишь за миску похлебки серебром, - заметил староста.
- Если лишиться лошадей – не слишком, то не слишком, - кивнул Ларгель. – А церковь учит, что тому, кто платит щедро, небеса воздают всемеро.
Старостиха набожно осенила себя знаком яркого пламени и завернула четверть головки сыра в полотняную тряпку, протянув мне.
- Покушаешь, когда проголодаешься, - сказала она.
Я приняла подарок и прижала сыр к груди, как нечто самое драгоценное.
- Можете переночевать у нас, - предложил староста.
- Нет, мы лучше пойдем в тот пустой дом, - сказал Ларгель Азо, - что возле башмачника. Там ведь никто не живет?
- Дом пустой, - ответил староста. – Если вы утолили голод, я провожу.
Он наскоро прочитал благодарственную молитву и проводил нас до пустого дома. Старостиха ссудила мне теплое одеяло и подушку, сказав, что мужчины переночуют и так, а женщине надо поспать по-человечески.
В доме были две кровати, стол и стулья. Все в пыли, ничего из кухонной утвари и одежды.
- Кто здесь жил раньше? – спросил Ларгель, когда староста поставил на стол жировой светильник и собрался уходить.
- Они переехали в другую деревню, к родне. Жена была из других мест.
- Понятно, - епископ потер щеку, на которой красовались оставленные мною царапины. – Утром я хочу купить пару лошадей, если у вас есть на продажу.
- Лошадей нет, - отозвался староста безо всякого выражения, - но Донахью выращивает мулов. Если заплатишь щедро, как за похлебку, то договоритесь.
Он пожелал нам спокойной ночи и ушел.
Я положила на кровать одеяло и подушку и достала чулки. Не помешал бы вымыть ноги, но такой роскоши в вилланской деревне не предусматривалось. Но в углу стояла бадейка.
- На площади колодец, - сказала я, позабыв об усталости. – Я схожу за водой? Хочу умыться.
- Никуда ты не пойдешь, - сказал Ларгель Азо, проверяя каждый угол и даже заглядывая в дымоход. Он плотно затворил ставни и двери и положил сумку с кольями так, чтобы можно было без труда добраться до нее.
Вздохнув, я села на кровать и достала купленные чулки.
- Вы сказали, чтобы башмачник делал для этой… - ученик скосил глаза в мою сторону, - три дня. Три дня, мастер?
- Мы задержимся здесь, - сказал Ларгель Азо.
- Задержимся? Но почему?
Я хмыкнула, натягивая чулки:
- Неужели не понятно? Волк учуял добычу.
- Добычу?! – Кенмар, смотревший на меня с презрением, живо обернулся к епископу. – Здесь ведьмы, мастер?
- Упыри, - коротко ответил Ларгель Азо.
Кенмар с присвистом втянул воздух, мне тоже стало не по себе, и деревенька, показавшаяся сначала такой уютной, приобрела в моих воспоминаниях зловещий вид.
Упыри! Ночные демоны, кровососы, живые трупы, с человеческими желаниями, но без души. Сказками о них пугали детишек, да и взрослые побаивались выходить на улицу после полуночи без серебряных талисманов. Я ни разу не видела упыря, и никто из известных мне людей не видел. Вольверт говорил, что их мало и они прячутся, но я воспринимала их, как детскую сказку. Да полноте, есть ли они на самом деле – эти ведьмы и упыри? Скорее всего, они просто выдумка церкви, предлог, чтобы наказывать инакомыслящих.