Тут же раздался другой глухой звук. Я посмотрела и увидела, что Кенмар упал в обморок. Ларгель начал ругаться вполголоса, потому что ему некогда было возиться с учеником. Я не лишилась чувств, подобно бедняге-ученику, но была к этому близка, и даже не могла сказать епископу, что он – самое жестокое чудовище на свете, мешал кляп.
Методично разрубив голову на куски, Ларгель бросил топор и занялся учеником – вылил на него несколько пригоршень воды и отвесил пару пощечин. Тот застонал, приходя в себя, и первое, что пробормотал: простите мастер.
- Выйди на улицу, подыши, - велел епископ. – Станет легче. Потом принеси мешок. Надо закопать эту падаль, а то он завоняет за полчаса. Они всегда разлагаются быстрее.
Кенмар убрался вон, еле переставляя ноги и цепляясь за стулья, столы и косяки, а епископ подошел ко мне и вытащил кляп.
Я порывисто задышала, совсем как Кенмар недавно, потому что и меня мутило. Ларгль Азо стал развязывать узлы, затянутые на моих ногах, как вдруг что-то привлекло его внимание.
- А это откуда? – он схватил меня за щиколотку и повернул к свету, разглядывая уродливый ожог на лодыжке.
- Разве не видишь? – сказала я с ненавистью. – Это ожог. Никогда не видел ожогов? А как же прижигание железом, что практикуют служители твоего ордена в королевской тюрьме?
Ларгель Азо не ответил. Он рассматривал мою рану прищурившись, а потом вдруг положил пальцы поверх, и я снова похолодела сердцем, потому что ожог полностью совпал с его рукой – ладонь и пять пальцев. Словно кто-то схватил за лодыжку раскаленной железной перчаткой.
Я вырвалась, подтянув ноги под юбку.
- Занятно, - сказал Ларгель, глядя на меня с таким же внимательным прищуром. – Но об этом мы поговорим позже.
- Не желаю ни о чем с тобой разговаривать, - сказала я гневно. – Немедленно развяжи!
- А то что? – спросил он, но развязал.
Вскочив с кровати, я отбежала в угол, чтобы не видеть разрубленной головы и обезглавленного тела. Если отвернуться к стене, можно представить, что в доме нет никакого трупа. Но обмануть зрение было можно, а вот обоняние обмануть не удавалось – приторный запах запекшейся крови мутил сознание.
- Где этот болван с мешком? – проворчал епископ.
- Зачем ты убил мальчишку? – спросила я.
- Мальчишку? Встретила бы ты его ночью в подворотне, заговорила бы по-другому.
- Но ведь не он не виноват, что стал упырем.
- Но он им стал.
- Совсем юный!..
- Те женщины, которых он убил, тоже были молоды.
- Разве не было другой возможности? – оглянулась я в отчаянье.
- Какой? – он посмотрел на меня пристально. – Это называется рабиа нокс. От нее нет спасенья. Тот, в чью кровь попала демонская зараза, не сможет победить болезнь. Рано или поздно – позже, если тело и дух сильные, появится светобоязнь, страх перед водой, жажда крови. Они все время испытывают холод, и только человеческая кровь может их согреть. Ты предложила бы прятать упыря, как попытался его папаша? И что получилось? Будь на твоем месте простая вилланка, он расправился бы с ней без труда и сожаления. Но больше жертв не будет.
Я растерялась, не зная, что возразить.
Но это было неправильно, неправильно. Мне, видевшей смерть Вольверта, претило любое насилие. А по словам епископа выходило, что убийство – единственный выход.
- Яркое пламя против того, чтобы лишать жизни любое, даже падшее существо, - нашлась я с ответом. – Ты взял на душу страшный грех.
- Не грех, - поправил он меня. - Убить чудовище – это не грех. Это необходимость.
- А если бы он укусил тебя, и ты оказался бы заражен, тебя тоже следовало бы убить?
- Следовало.
Появился Кенмар с кожаным мешком, остановился на пороге, бросил мешок и убежал в темноту, не закрыв дверь. Было слышно, что его рвет.
Ларгель Азо подобрал мешок и стал складывать туда куски разрубленной головы. Потом настала очередь тела, и епископ вооружился тесаком.
- Небеса всем воздают по заслугам, и ты умрешь так же, – сказала я с ненавистью. – Потому что ты сам – чудовище.