Мы скатились под взгорок, собирая на волосы и одежду прошлогоднюю прелую листву, и там внизу я подмял его под себя, и хоть и с трудом, но прижал к земле, придавив локтем горло.
- Скажи хотя бы, что тебе жаль убивать старого товарища, - прохрипел Пабрус.
Сначала я забил кол ему в сердце, а потом сказал:
- Мне жаль, что орден потерял такого охотника, как ты.
- Совсем не то… - изо рта у него пошла зловонная кровь и я встал, отряхивая руки.
Он жил совсем недолго, потому что я ударил верно. Но на этом битва не закончилось. С двух сторон на меня налетели упырихи. Они напали бесшумно, но я слишком часто встречался с упырями, чтобы промешкать удар. Одну я сразу перехватил за горло, и она принялась царапать меня и выворачивала шею, норовя укусить, а вторая в последний момент передумала нападать и теперь заходила кругами на расстоянии.
- Не думай, что уйдешь отсюда живым! – прорычала она, клацая зубами. – Мы отомстим за смерть папаши Пабруса.
Это была та самая портовая девчонка, корабельная шлюха, которую дурак Пабрус превратил в чудовище.
Сначала я придушил ее подружку, пока она не обмякла, повалившись на землю, а потом выхватил из тела Пабруса кол и воткнул ей в подреберье. Она забилась в конвульсиях, забулькала горлом и умерла. И только тогда я ответил:
- Разве он не рассказывал обо мне? Куда подевалась третья пташка? Оказалась умнее и улетела? И не надо пугать местью. Не так уж вы им дорожили, своим «папашей». Вы не напали на меня, когда он был жив. Вы хотели избавиться от него.
- Да! – прошипела она невольно. Глаза ее сузились, белки глаз налились кровью, выдавая упыриную сущность. - Зато теперь мы свободны!
- Ты, - сказал я, выдергивая осиновый кол из тела мертвой упырихи, - ты не свободна. Но я освобожу тебя. И помолюсь о твоей загубленной душе.
- Помолись о своей! – завизжала она, отчаянно бросаясь.
Справиться с ней не составило труда – совсем молодая, совсем неопытная.
- Обо мне есть, кому возносить молитвы, - сказал я, протыкая колом и ее.
Когда она перестала биться и окаменела, я позвал, доставая последний кол:
- Выходи, Адалаида! Все равно не спрячешься.
Она появилась из-за деревьев, как серая тень. Прислонилась к стволу, поигрывая прядями распущенных волос, и приставила указательный палец к подбородку, изображая задумчивую невинность.
- Надо же, и правда убил один троих, - сказала она. – Папаша говорил, ты самый опасный. И теперь я вижу, что это так. Страшно!
- Почему вы не сбежали? – спросил я, отвлекая ее внимание. – Ведь Пабрус дал вам время.
- Пабрус – дурак, - усмехнулась Адалаида, обходя дерево и выглядывая с другой стороны. – Он ничего не знал.
- Не знал? Чего же именно?
Она снова перебежала с места на место и хихикнула, как девчонка, играющая в прятки.
- Так чего не знал Пабрус?
- Он не знал, что это – игра, - сказала она и бросилась на меня, стелясь почти над землей.
Я успел отпрыгнуть, ее зубы клацнули рядом с моим бедром. Промахнувшись, упыриха стрелой влетела в кусты боярышника и затаилась там.
- Это игра? – заговорил я, медленно подходя к боярышнику и прислушиваясь к малейшему шороху. – Игра не очень удачная – Пабрус убит, твои подружки тоже…
- Не наша игра, - выдохнула она из-за деревьев.
- А чья, Адалаида? – я продолжал расспрашивать ее, отвлекая внимание, хотя разговор казался мне бессмысленным. Упыри любят витиеватые разговоры, любят намекнуть, что им известно больше, чем людям. Но вся их мудрость сводится к зауми, словоблудию и лжи.
В следующий раз упыриха бросилась на меня сверху, прыгнув на грудь. Она была тяжелая, как валун, летящий с горы, и повалила меня в траву. Я перехватил ее за горло, отодвигая подальше клацающую пасть. Лицо Адалаиды утратило миловидность. Теперь передо мной была не юная женщина, а чудовище. Слюна так и текла из ее рта, ядовитая слюна, в каждой капле которой были зараза и смерть.
Несколько мгновений мы боролись. Она была сильная и верткая, и все время ускользала из рук, мне никак не удавалось перехватить ее за горло. Тогда я схватил ее за волосы, и она вскрикнула от боли и злости. Уткнув ее лицом в землю, я смог подняться и придавил упыриху коленом, нашаривая кол, который обронил, когда она меня повалила.