- Пытаешься смутить? – спросил я.
- Разве это возможно?
- Нет, - ответил я, наливая в кувшин холодную воду кружкой. Но она смутила. И ей не надо было знать об этом.
- Будешь купаться в штанах? – продолжала расспрашивать она. – Все священнослужители так делают? Я думала, это байки, что вы моетесь в одежде. Умерщвляете плоть.
- Тебе так хочется посмотреть на мой голый зад? – спросил я.
Она усмехнулась и замолчала, но ненадолго.
Умнее было бы выставить ее за дверь хоть на четверть часа, но внизу горланили пьяные постояльцы, и где-то там блуждал Кенмар, поэтому я промолчал.
Айфа Демелза уткнула подбородок в сомкнутые руки и произнесла задумчиво:
- Ты ведь красив. Как получилось, что такой мужчина избрал целибат и отказался от радостей жизни? Это правда не из-за той женщины? О которой ты говорил?
- Тебя это точно не касается.
- Мне кажется, безбрачие выбирают те, кто уже не надеется получить удовольствие от близости с женщиной, - сказала она явно для того, чтобы поддеть меня.
- Бывает и так, - ответил я.
- Это твой случай?
- Думай, что хочешь.
Она тихо засмеялась. Впервые с тех пор, как мы встретились:
- Что плохого в моих расспросах?
Порванные сухожилия еще не срослись, и я неловко дернул рукой, поднимая кувшин. Вода пролилась на пол, и Айфа Демелза соскочила с кровати:
- Давай полью, упрямец.
Не дожидаясь разрешения, она перехватила кувшин одной рукой, а второй пригнула меня над ушатом. Это было странно, что женщина вот так распоряжалась мной, но я смолчал. Потому что это было приятно. Да, приятно. И еще я подумал, что вряд ли стерпел такое обращение от другой женщины. Если только от Меданы?
Но мне тут же припомнилось, как однажды принцесса Медана уперлась ладонью мне в грудь, пытаясь остановить, когда я поймал ее у злополучного дерева. Она хотела удержать меня от преступления. И не смогла.
Вода лилась мне на затылок, постепенно смывая воспоминания о прошлых грехах. Айфа Демелза отставила кувшин и замурлыкала песенку, намыливая мне голову.
Она делала это гораздо дольше, чем было нужно, но я не торопил, потому что прикосновения были приятны, и я убеждал себя, что ничего греховного в этом нет. Почти нет.
Наконец, она вылила на меня целый кувшин воды и набросила полотенце:
- Вытирайся, сейчас я заварю липовых цветов.
Присев перед очагом, она ловко передвинула щипцами котелок, в котором уже булькала вода. Вскоре запахло цветущей липой, и даже в грязной комнате постоялого двора стало уютно, как в родительском доме.
Айфа подала мне кружку и вернулась на кровать. Села, поджав ноги, и смотрела, как я пью. Сейчас она была спокойна и умиротворена, и лицо ее дышало безмятежностью, а глаза стали даже ласковыми – не холодными синими льдышками, как обычно. В такие минуты человек легче раскрывает тайны.
Я посматривал на нее изредка. Быть чистым, сытым и почти здоровым – это почти счастье. Но умиротворенным и спокойным я не был. И мысли мои были далеки от размышлений о счастье. При нашей первой встрече Айфа Демелза приняла меня за другого. Того, кто преследовал ее. Она боится преследователя, это ясно, как день, но молчит о нем, словно могила. Упыриха Адалаида знала что-то. Она говорила об ожоге на лодыжке. «Спроси, кто оставил на ней отметину!»
- Расскажешь, откуда у тебя ожог на ноге? – спросил я, отставляя пустую кружку.
Айфа Демелза сразу подобралась, как для боя, и потупила глаза.
Не дождавшись ответа, я снова спросил:
- Почему не хочешь говорить? Это так постыдно?
Она сцепила руки на коленях и упорно отмалчивалась.
- Так же постыдно, как смерть твоего мужа? - продолжал я. – С ним жестоко расправились. А люди, которых завалило, когда замок рухнул? Двадцать три человека. Кого не раздавило сразу, тот сгорел в пламени преисподней. Это страшно, когда ты медленно горишь и не можешь двинуться.
- Все погибли? – спросила она, не поднимая головы.
- Один выжил. Пьяница, которого посадили в подвал. У него по всему телу ожоги, как после пыток. Это ведь сделала ты? Ты убила своего мужа и разрушила замок?