— Тогда как ей стало известно о болезни Кэтрин, если не с помощью колдовства? — возразил отец Стефан. — Ведь это хранилось в глубокой тайне. Посвящены были только вы, приближенные дамы и лорд Хьюго. Сам его светлость не знал, что из Кэтрин сочится белая жижа.
— Сболтнул кто-нибудь, — быстро нашлась Элис. — Слухи носятся повсюду. Скорей всего, это одна из тех старух, которые сидят с утра до вечера возле печки и чешут языками. Я посылала ей платье и немного еды, и она, видно, посплетничала с моим курьером. Не сжигайте ее только за то, что она глупа и безобразна, эта старуха, отец Стефан!
— Мы не собираемся никого сжигать, — отрезал священник.
Элис заглянула в его бледное решительное лицо.
— Не собираетесь? Мне показалось, вы обещали бросить ее в огонь.
— Я имел в виду, когда она умрет, на том свете ее ждет адское пламя, — пояснил отец Стефан.
— Ах вот оно что. Значит, я неправильно вас поняла. Вы так утешили меня. — Элис рассмеялась, но тут же умолкла и положила руку на грудь: сердце билось реже и спокойней. — Значит, вы не сожжете ее. Не сожжете. — Она снова смущенно засмеялась и добавила: — А я вся прямо трепетала от страха, что по моей вине старая дама умрет на костре! Я так за нее испугалась. Но вы не сожжете ее, даже если ее обвинят в чем-то. Даже если она окажется в чем-то виноватой. Вы ведь не станете сжигать ее?
— Нет, — помотал головой отец Стефан. — Ведьм и колдуний мы вешаем.
Когда Элис пришла в себя, она лежала в постели, над ней нависал темно-зеленый полог, который она так любила, шторы были наполовину задернуты, чтобы на лицо не падали яркие лучи солнца, проникающие через узкую бойницу. В первые секунды она никак не могла сообразить, какой сейчас день и час. Просто лежала и улыбалась, словно маленькая девочка, потягиваясь и разглядывая окружающие ее дорогие ткани. Слышалось тихое потрескивание горящих дров в камине, беленые стены, освещенные заходящим солнцем, нагрелись и отдавали тепло. И вдруг она с ужасом вспомнила тихие слова отца Стефана, его обещание, вспомнила о том, что днем матушке Хильдебранде предъявили обвинение в колдовстве. Элис громко закричала и села на постели. Мэри была тут как тут.
— Мидели, — озабоченно проговорила она, — миледи.
— Который час? — быстро спросила Элис.
— Не знаю, — удивленно отозвалась служанка. — Думаю, около пяти. Сейчас как раз расходятся люди после судебного заседания. До ужина еще далеко.
— Судебное заседание кончилось? — задала новый вопрос Элис.
— Да, миледи, — кивнула Мэри, не отрывая от хозяйки тревожного взгляда. — Если вам что-нибудь нужно, вы только прикажите, я сразу принесу. Может, что-то из вашего сундука с травами? Вы такая бледненькая, миледи. За обедом вы потеряли сознание и лежали как мертвая, и вас отнесли сюда. И за все это время вы даже не пошевелились. Вас навещал даже сам лорд Хью. Принести что-нибудь?
— А что было на суде? — допытывалась Элис.
Мэри нахмурилась.
— Я была все время здесь, с вами, — ответила она с обидой в голосе. — Откуда мне знать, что там было? Но госпожа Херринг говорила, что одному человеку выжгли клеймо за воровство, а фермеру сделали предупреждение за то, что он передвинул межевые столбы. Еще вызвали сына Питера Марвика…
— Нет, я не о том, — отмахнулась Элис. — Меня интересует старуха, которую обвинили в колдовстве.
— А! — догадалась служанка. — Ее не судили, допросили под пыткой, и она оказалась никакая не ведьма. И обвинение в колдовстве сняли.
Элис выдохнула, ей сразу стало легче, легкость охватила все ее тело, от мучительно ноющей челюсти и стиснутых в кулаки пальцев до самых пяток. Кожа горела, словно она только что вышла из горячей ванны. Кровь побежала по жилам, ей стало жарко.
— Значит, ее отпустили, — пропела она, наслаждаясь надеждой, звучащей в этих словах, сладкой, как новая страсть.
— Теперь ее обвиняют в другом, — сообщила Мэри. — Ей собираются предъявить обвинение в ереси. Ее будут судить завтра, на второй день судебных слушаний.
Элис показалось, что комната покачнулась и поехала в сторону, как корабль, попавший в шторм и потерявший управление. Она вцепилась в простыни, словно это канаты, и жалобно промолвила:
— Что-то я не совсем расслышала. Я не поняла, Мэри, повтори еще раз.