Раз продают на слободе корову, и такая она на вид дохлая, – и всю-то ее можно в беремя унесть, весу пуда три, а просят недорого. Я попытала ее и вижу, что коровка добрая; помолилась богу, что будет не будет, отдала деньги и привела к себе: вот-то от этой коровы у меня идет весь завод; у меня теперь, моя матушка, две телочки такие – по селу не скоро найдешь… (Рассказчица перекрестилась.) Лошадку я тоже сама купила. Тоже начала я иструбчиками{1} промышлять. Войдешь с кем-нибудь в часть, и поставим иструбчик, а после продадим.
Так вот я тебе хотела сказать, за что невзлюбил меня народ-то. А вот за что: бывало, что я себе ни куплю, овечку ли, поросенка ли, и все мне удается, а оттого царь небесный посылал, что я научилась узнавать в них толк.
– Отчего же у тебя телушки-то хороши? – спросила хозяйка, по-видимому увлеченная житейской картиной.
– Да, правду сказать, оттого, что я в них души не чаю; кормлю их, сама не евши… иногда, случается, завернет стыдь, так я их на ночь своим кафтаном и одену; а когда они были махонькие, я их месяца три одним молоком поила: вот отчего они такие.
– А сами-то, верно, не хлебали молоко?
– Нет! А отчего не хлебали? признаться, у нас о ту пору велась убоина; боровка зарезали… Так-то, матушка моя! А еще потому меня невзлюбил народ и прозвал колдуньей, что я по гостям никогда не хожу да что у меня черные глаза; а есть когда мне по гостям-то ходить!.. А уж сколько отведала я горя-то от людей!.. мне на свет божий нельзя показаться; а ведь разве мне хотелось на срамоте-то людской жить? Да и побоев немало приняла…
– Ну, вот что, Марья: я слышала, ты и в церковь не ходишь; отчего ты в церковь не ходишь?
– Анна Тихоновна, да нешто мне не хотелось бы с людьми во храм пойти? разве мне не хочется встретить праздник, как добрые люди?
– Отчего же ты этого не делаешь?
– А вот отчего, моя милая: некогда, недосуг мне! мне дыхнуть некогда! Ты спроси-ко: у меня ведь двое маленьких детей, а там старик; он тоже ничего не делает, только лежит на печке; а муж, я говорила, какой он… Намесь говорю ему: «Пойдем воды принесем», – так бросился колотить. На всех все я одна! Матушка моя! я вот тебе расскажу, что я делаю-то: встанешь поутру, подоишь корову, прогонишь ее в стадо, а там прогонишь телят на выгон, придешь домой – принесешь воды, почистишь картофель, истопишь печку, соберешь позавтракать мужу с свекором, а там муки нет – надо на мельницу; а тут веретья нет – пойдешь добывать; все село обходишь: у того нет, другой не дает; а там раз пятнадцать в день-то сбегаешь в одонья свиней согнать, а там скотина своя пришла; надо ей дать корму, а там муж зовет – сарай покрыть, там плетень повалился… А как придет рабочая-то пора! Веришь али нет? рубашонки, рубашонки своей некогда зашить… вот лаптей и то нету! отчего же я перед тобой ноги-то поджимаю? – лапти развалились, онучи сопрели!.. разве нужд-то мало? Поживешь, друг, увидишь… иное место ум расступается! Опять же я все сама во всякий след… Я смогу и лошадь запречь, я не впервой одна езжала в город хлеб продавать. Бабье ли это дело?.. а нужда научит всему!..
Баба замолкла. У двери с улицы раздался визг свиней.
– Вот они визжат! – продолжала Марья, – надо им чего-нибудь дать; так-то и всякое дело!
– А что, Марья, не потрудишься ли ты снесть моим свиньям чугун с помоями? Сама-то я почесть не выхожу из избы.
– С чего же? Под этой лавкой чугун-то? Баба вынесла чугун и вскоре воротилась.
– Ох, Анна Тихоновна, трудно, трудно жить на белом свете! Так-то вот с тобой я побеседовала, будто меду напилась…
– Вот что, Марья: скажи мне, как вот ежели выбирать корову: хороша она или нет? У нас еще нет коровы.
– А вот как: пуще всего смотреть надо хвост: ежели у ней самая кортень идет ниже колен, то это лучше не надо; у меня была корова, так та, бывало, хвост-то взбросит себе на спину: тяжел был… Еще надо искать по бокам колодези… а еще по зубам: чет али нечет… это тоже к молоку хорошо…
– Ну, а лошадей как узнают?
– А у лошадей смотрят лады, ноги; пуще всего надо толстые ноги, а шашки чтоб невысоки; тоже зад чтоб был широкий; а вот ежели нижние челюсти тонки и под шашками коготки, то это добрая и на езду скорая лошадь…
Марья помолчала и заключила:
– Вот за то-то и прозвали меня колдуньей.
Года через полтора Марья умерла. Мужики нашли необходимым в ее могилу загнать осиновый кол…
1863