— Тебе смешно, а мне забота.
Покатав глоток чая на языке, Анжелика склонила голову набок.
— Багульник, что ли?
— Самая малость, — кивнула Марья Антоновна. — Люблю его. По молодости всерьез баловалась, а сейчас так, в чай по капельке. Что ж у тебя за такая забота с моей девочкой? Ты ведь ей судьбу-то поменяла. Да ловко так, я и не поняла сразу.
— Не поменяла, а выбор дала. Я не ты, не доросла еще знаки смерти стирать. А у нее такой был… на пол-лица. Я даже подумала… — Анжелика запнулась.
— Решила, небось, что я девочку нарочно к вам прислала, раз ей срок вышел? — покачала головой Марья Антоновна. — Хорошо же ты о старухе думаешь.
— Прости дуру, — вздохнула Анжелика. — А зачем тогда? Дара у нее нет, в ученицы не годится. И кровь в ней не твоя. Или попросил кто?
— Некому за нее просить, — грустно улыбнулась Марья Антоновна. — Сирота девочка, одна живет. На личико неказистая, огонька в ней нет, вот и мужика найти не может. А девочка хорошая: уважительная, скромная, живет чисто…
— Пожалела? — недоверчиво спросила Анжелика.
— Пожалела, — кивнула Марья Антоновна. — Да и соседка она неплохая. Неизвестно, кто бы в ее квартирку заселился. Как же ты ей дорожку-то раздвоила, милая? Неужели сама?
— Попросила кое-кого. Он девочке душу ее нарисовал, а душа ей и подсказала в нужный момент.
— Хитро… А если б не услышала?
Анжелика усмехнулась.
— На той картинке вся Лысая Гора была вокруг девчонки. Мертвый бы услышал, как они подсказывают в один голос. Вот не послушаться могла. Это уж ее вина была бы. Ничего, справилась. Знак-то исчез?
— Исчезнет, куда он денется, — равнодушно пожала плечами Марья Антоновна, подливая себе и гостье еще чаю. — Ну, а с меня спрос какой? Я девочку по-соседски попросила…
— По-старушечьи, — подхватила Анжелика. — Как была ты, Мария, хитрой, так и осталась. Все чужими руками любишь жар загребать. Ну, смотри. Мой спрос — мой и ответ. А камешек с горы ты покатила. Девочка твоя и сама выбралась, и подругу вытащила. Той-то срок вышел тоже, да вот с соседкой так не повезло…
— Что ж с того?
— А ничего, — усмехнулась Анжелика. — Будем дальше жить. Благодарю за чай, Мария, ох и вкусный он у тебя.
— На здоровье, милая, — сухо отозвалась Марья Антоновна. — На здоровье.
Дверь за поздней гостьей закрылась. Марья Антоновна вымыла чашки, убрала со стола и вышла на балкон. Луна смотрела равнодушно и светло, умытая чужой смертью, растворенной в лунном свете. Покачав головой, Марья Антоновна скинула халат, на миг оставшись нагишом, и сразу же
… к бледно-желтоватому шару над городом взлетела крупная птица, мягко и упруго хлеща крыльями ночной воздух. Наташа улыбнулась во сне. Птица села к ней на балкон, заглянула в комнату, круглые желтые глаза тревожно всматривались в Наташино лицо. Покрутив головой, птица ухнула — и снялась, улетая вдаль. Сон про Марью Антоновну и Анжелику сменился чем-то веселым и бессмысленным, в этом сне была Нинка, которая трясла Дракона, а из него сыпались премиальные; и Витюня рассказывал Наташе, что при конвертации в графический файл магические свойства фотографий не теряются, а изменяются по экспоненте, и совокупность заключенной силы концентрируется в середине снимка, создавая область наивысшего напряжения…
— Какого снимка, какие магические свойства? — удивлялась Наташа, и Витя улыбался смущенно, продолжая рассказывать, но все, что он рассказывал, Наташа тут же забывала, восторженно глядя ему в красивые — оказывается — глаза и думая, что если снять с него вечную толстовку и оторвать от компьютера… Ночь длилась, и вместе с ней уходили из памяти Наташи Лысая Гора и Странная Компания, старинный французский прононс и собачий запах байкера, улыбка Вадима и вкус вина, поданного Анжеликой. А луна все смотрела, грустно улыбаясь, и где-то далеко большая ночная птица кувыркалась в струях ветра, наслаждаясь полетом, тьмой и одиночеством.
Калейдоскоп жизни
Слушая Гаврилина…
Когда Витька Парфенов уходил в очередной запой, об этом сразу узнавала вся деревня. Получив «боевые», как именовалась в народе пенсия за службу на Кавказе, Витька первым делом брал в сельпо пол-ящика водки, пакет немудреной закуски и врубал на полную громкость музыкальный центр — единственную дорогую вещь, оставшуюся в родительском доме. Следующая неделя становилась для соседей адом: хриплые голоса, поющие про невинно осужденных страдальцев, сидящих уже пятый срок, не давали спать ни днем ни ночью. Родители Витьки несколько лет назад разбились на машине, в большом пустом доме, пропахшем перегаром, табачным дымом и прочей вонью, Парфенов жил один. На увещевания женщин отмалчивался, мужиков посылал, а близнецам Костиковым, что пришли с требованием выключить чертову бандуру, набил морды и выкинул за калитку, хоть были близнецы на голову выше и в плечах куда шире, к тому же трезвы как стеклышко. Местный участковый, двоюродный брат Витьки по отцу, только пожимал плечами и в очередной раз обещал поговорить с непутевым родственником, а потом снова исчезал из деревни в райцентр, где жил.
На третий день запоя Витька переставал показываться во дворе, на пятый день Пират, огромная кавказская овчарка, никогда не спускаемая с цепи, начинал жалобно выть от жажды и голода, едва не перекрывая вопли из динамиков, и, наконец, ровно на седьмой день этого кошмара качающийся, опухший, дико воняющий Парфенов выползал на крыльцо. Кинув Пирату остатки засохшей еды и налив воды в миску, Витька едва ли не на карачках лез топить баню, где заранее были приготовлены дрова и вода. А вернувшись в дом, открывал, невзирая на погоду, окна и выключал орущий центр ровно на месяц, до следующих «боевых».
В этот раз Витькин запой ненормально затянулся. Шел уже десятый день, а музыка все так же ревела на всю улицу, и оставалось только радоваться, что парфеновский дом стоит в самом ее конце, да еще на отшибе, так что достается нервам всего нескольких семей. Только вот радостью это назвать было трудно…
Пожилая женщина в отглаженном ситцевом халате вздохнула, разливая из фарфорового чайничка, расписанного нежно-розовыми пионами, заварку в такие же хрупкие, словно нарисованные, чашки. Гостья беспокойно поерзала на стуле.
— Сейчас, Леночка, — успокоила ее хозяйка дома. — Ничего у тебя дома не случится. Посиди немножко, чаю попей, а таблетки я сейчас найду. И тебе от головной боли, и Тёме от простуды. Варенье малиновое есть? Могу дать.
— Есть, Анна Артемьевна, и мед есть, спасибо. Мне надолго нельзя, Тёмка уже измучился, вторую ночь толком не спит. Температура туда-сюда прыгает, весь мокрый… Сама с ума схожу. Да еще этот идиот, когда он уже своей водкой захлебнется…
— Не надо, Леночка. Нехорошо так говорить. Я с Витей поговорю, обещаю. Может, он меня послушает.
Лена, уже пригубившая чай, фыркнула, едва не поперхнувшись, от неожиданности.
— Да вы что, Анна Артемьевна! Даже и не думайте… К нему сейчас соваться — все равно что к его Пирату. Загрызет! А трезвому потом хоть кол на голове теши.
— Посмотрим, Лена, посмотрим. Ты пей чай, детка. Чай хороший, Миша из Москвы прислал. Знает, какой я люблю, вот и балует.
Поставив чашку на вышитую льняную скатерть, Анна Артемьевна встала, открыла маленький шкафчик на стене и достала из аптечки несколько упаковок таблеток. Укоризненно покачала головой, глядя, как быстро глотает чай Лена, не притрагиваясь к печенью и конфетам. Положив таблетки в пакетик, кинула туда же пару апельсинов из вазочки на столе, насыпала конфет.
— Тёме привет передай. Пусть поскорее выздоравливает…
Когда за Леной, торопливо допившей чай, закрылась калитка, Анна Артемьевна сполоснула и убрала посуду, вышла из кухни в зал. Здесь было тихо и прохладно, как всегда. Опустившись в кресло возле журнального столика, бывшая учительница музыки привычно, не глядя, щелкнула кнопкой магнитофона, и через мгновение комнату заполнили переливы до последней нотки знакомой музыки. Гаврилин. «Перезвоны»… Бедная Леночка, столько дней слышать этот шансонный ужас. Еще и ребенок больной. Да, с Витей определенно пора поговорить. Она и так слишком долго тянула, надеясь, что мальчик одумается. Хотя какой он уже мальчик? Лоб здоровый… Это для нее они все мальчики-девочки… Но теперь она пообещала Лене, деваться некуда. Анна Артемьевна посмотрела на стену, где в рамках под стеклом поблескивали две фотографии: слева, на черно-белой, выцветшей, немолодой усатый майор, справа — цветной глянец — десантник в лихо заломленном берете.