— Волчий князь родился.
— Это волк, что ли?
— Не волк. Человек. Но любой волк его признает за вожака. Под волчьим солнышком, на кровавой дороге, от греха сестры и брата рождаются такие, как он. И раз пришел волчий князь в этот мир, быть бедам. Войне, или голоду, или мору. Ну, иди в дом, не студись…
Заперев дверь, она опустилась на колени перед девчушкой, прижала к себе, поцеловала макушку.
— Не бойся, дитятко, это еще не скоро будет. Когда ты совсем большая станешь.
— Бабушка, а нельзя этого князя убить?
— Можно, детка, — скупо улыбнулась старуха. — Только он-то не виноват. Ему судьбой назначено людей вести, как вожаку волков. А к добру или худу его дорога вывернет — то никому не ведомо.
— Вот я вырасту и выйду за него замуж, — пообещала девочка, зевая. — Он будет меня слушаться и станет хорошим. Расскажи мне сказку, бабушка.
— Спи, детка, не время для сказок. Под волчьим солнышком сказки страшные складываются… Спи, родная.
Уложив девочку на лавку, под меховое одеяло, старуха подбросила в огонь пару толстых поленьев, опустилась на колени у очага. Девочка спала. Ей снились сани, летящие по снегу, и луна, освещающая им путь.
Мелкая
— Мы же просто пошутили… Пошутили! Пашка вечно таскался с мистической дрянью: то ловцы снов, то руны, то бубны шаманские. В этот раз притащил книгу. Даже не старинную, дешевку в мягкой обложке. И весь вечер, пока ребята пиво хлестали, нес хрень про ритуалы, древних богов, чудовищ, которых порождает сон разума. Достал всех, в общем. А мелкая, сеструха его, таскалась за нами хвостом, под ногами путалась. Потом и Пашка напился. И кто-то предложил провести ритуал. Вот прямо тут и сейчас! А чего? Море, дача, пива — залейся. И девственница есть, ага. Да что мы, уроды, проверять? Ей же тринадцать! Было. Уложили на стол в беседке, сделали рожи постные, а Пашка прочел из книги какую-то галиматью, что и на трезвую не выговоришь. И все! Потом поперлись купаться. Ночь, луна, прикольно. Не знаю я, кто заметил, что мелкой нет. Да не знаю! Нет, не Пашка. Он после ритуала отрубился. А она потащилась. И все время на глазах была, мы же не сволочи, никто бы ее не тронул. Это же Пашкина сестра. Я бы сам за нее любому башку оторвал. Потом смотрим — нет ее. И началось…
Спасатели приехали, следом менты, Пашкины родители. Судорога в воде. Да не кричала она! А может, и не слышали. Орали, песни пели. Как Пашкина мать на нас смотрела — не дай бог такой взгляд увидеть. Через две недели, уже в городе, я узнал про Пашку. Что он на той даче повесился. На девятый день, после поминок. Урод, хоть бы родаков пожалел. Хотя, может, и правильно. Потому что погиб Серега. Поскользнулся в ванне и разбил голову. А Витьку током долбануло, он розетку чинил. Сто раз чинил — и ничего. Олег консервным ножом порезался. Врачи только руками развели — стремительный сепсис. Несчастные случаи, да. Хотя Толян вот с балкона кинулся. На глазах у всего двора. И ведь не пил в тот день.
А теперь моя очередь. Точно моя. Она приходит каждую ночь. Просто стоит и смотрит. Дачные шмотки, феньки бисерные… А за ней клубится такое! И ждет… Мелкая, прости нас. Мы же просто пошутили. Мелкая…
— Сестра, возьмите карточку. Да, в одиночную…
Золотой лист
Огонь в камине пылает жарко и весело, рассыпая золото искр, хрустя сухими ветками, словно пес косточками. Языки пламени облизывают каменные стенки, пробуя их то ли на прочность, то ли просто на вкус, выглядывают в комнату, тянутся к сложенным на полу у камина дровам. Но не достают их и прячутся обратно, в уютную тесноту раскаленных, пышущих жаром стенок. А за высоким узким окном вот уже который час льет дождь. От этого в комнате особенно уютно, хочется кинуть на диван плед, налить вина, взять толстую старинную книгу и медленно, лениво перелистывать страницы с чуть поблекшими миниатюрами, пробегая взглядом давно знакомые стихи.
Был бы с той стороны рамы, непременно так бы и поступил… Но люди — невыносимо хлопотные существа. Из-за них и я не могу попасть домой, к собственному очагу, в котором огонь уж точно не хуже, а может, и получше. Лежи теперь на мокрой скользкой ветке, распластавшись, повторяя все ее изгибы и изо всех сил сливаясь чешуей с пестрыми осенними листьями… И сколько еще так мокнуть — совершенно неизвестно!
Человек у камина зябко повел плечами. Нервно размял пальцы, повертел залетевший в окно с порывом холодного ветра сухой листик. Сунул его в огонь и несколько мгновений мрачно смотрел, как вспыхивает золотой комочек, рассыпаясь крупинками пепла. Встал с низенькой скамеечки и успел сделать только пару шагов к столу, когда дверь, словно от порыва ветра, резко открылась. И сразу же напряжение покинуло закаменевшие плечи, так что следующий шаг, навстречу вошедшему, получился плавным, хищным…
— Ну, здравствуй.
Тот лишь молча склонил голову. Снял потертую шляпу, с которой текло ручьем, скинул на скамью у стены мокрую тряпку плаща. Оказался на несколько лет моложе хозяина дома, только-только пробиваются усы, такие же рыжие, как встрепанные короткие вихры, голубые глаза из-под золотистых загнутых на концах ресниц, глядят яростно, ненавидяще. Шагнув к столу, он оперся на него ладонями и замер.
— Так и будешь молчать?
— Не буду, — нехорошо усмехается рыжий. Его сшитая не по моде и изрядно поношенная куртка, промокнув, выглядит совсем жалко. — Поговорим?
— Поговорим, — откликается хозяин дома. — Иди к огню, обсохни.
— Может, еще и спиной к тебе повернуться?
— Не глупи, — раздосадовано отзывается тот, первый. — Что я тебе сделаю?
— Ничего, — неожиданно соглашается рыжий. — Пока бумаги у меня — ничего не сделаешь. Кстати, показать? Или на слово поверишь?
— Отчего же нет? — улыбается первый, улыбка словно освещает красивое лицо изнутри, делая его поразительно искренним. — Тебе — поверю. Всё принес?
— Половину, — злорадно сообщает рыжий. — А другая у надежного человека. На случай, если я не вернусь…
На мгновение в комнате становится совсем тихо, только камин продолжает трещать, но хруст веток не веселый, а тревожный. Потом тот, что немного старше, качает головой, делает шаг назад от разделяющего их стола и снова садится на скамейку у камина, удобно вытянув ноги. Длинные темные пряди падают по обе стороны лица, обрамляя высокие скулы, породистый нос с горбинкой, красивой лепки подбородок с обаятельной ямочкой. На вишневом бархатном камзоле тускло поблескивают золотые пуговицы с герцогской короной.
— Зачем ты так? Мы ведь когда-то дружили. Я пришел договориться.
— Мы дружили, пока ты не соблазнил мою невесту, — выплевывает слова рыжий. — Неужели тебе не хватало девушек? Ты же знал, что она дала клятву мне! Почему? Почему именно та, которую любил я?
— Долго ждал, чтобы пожаловаться? А тебе никогда не приходило в голову, что твоя персона отнюдь не центр мироздания? — интересуется щеголь совершенно спокойно, и только пальцы, унизанные дорогими перстнями, нервно теребят золотой галун на поле камзола. — И что именно эта девушка не только якобы твоя невеста, но и наследница королевства. Пусть королевство и невелико, но даже такие на дороге не валяются, знаешь ли. Не все умеют жить как птицы, кормясь песнями и мечтами.
— Какая же ты мразь! — беспомощно выдыхает рыжий. — Она тебе даже не нужна? Только ее корона? Так соблазнял бы сразу королеву — зачем ждать?
— Отличная мысль! И как она мне самому в голову не пришла?
Теперь в голосе хозяина дома слышится издевка.
— Одна беда, королева для этого слишком умна. Оказаться в ее постели — еще куда ни шло, но на большее и рассчитывать не стоит. Дочка — совсем другое дело. А вообще, только поэт мог всерьез рассчитывать на то, что детские клятвы что-то значат.
— Я тебе не позволю, — тихо, но твердо говорит рыжий. — Если королева узнает, что ты торгуешь ее секретами, тебе плаха милостью покажется.
— Свет небесный! А как ты думаешь, почему я здесь? Повидаться со старым приятелем? Не знаю, как ты раскопал эту помойку — удача дураков любит — но давай уже договариваться, мой старый друг. Только не говори, что тебе ничего не нужно. Иначе ты пришел бы не сюда, а к нашей венценосной крёстной.