— Я согласен с вами, монсеньёр, французская нация подобна зрелому плоду, который осталось только сорвать.
— До меня дошло, мессир Годфруа, что вы сказали то же самое и английскому королю.
Годфруа д’Аркур пожал плечами.
— Вы принадлежите к королевскому роду, монсеньёр. Вы приходитесь внуком Людовику Десятому[29] и отстранены от трона несправедливым законом. Прав у вас не меньше, чем у дофина. Кроме того, у вас хватает ума и хитрости. Париж у ваших ног. Вспомните толпы народа у заставы во время вашего вступления в город и восторженные возгласы, которыми были встречены ваши слова, произнесённые перед старшинами города, торговцами и ремесленниками у стен аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Народ всему готов радоваться, как ребёнок.
— Вы ошибаетесь, сударь, — сказал Карл. — Я знаю народ гораздо лучше, чем любой дворянин нашего королевства. У народа крепкие плечи, и, когда он их расправит, никакая сила его уже не удержит.
Годфруа не стал скрывать своё изумление.
— Вы продолжаете нас удивлять, ваша светлость, и я хочу сказать вам откровенно: мне не уследить за всеми извилинами вашей мысли.
На тонких губах принца промелькнула улыбка, и в его слегка хмельном взгляде зажёгся мрачный огонёк. Всё было угловатым в его лице: и нос с горбинкой, и жестокий подбородок, и торчащие скулы. В наваррских разбойничьих бандах, которые он содержал, его прозвали «волком», а в устах этих непокорных горцев-грабителей, смотревших на любую войну, во имя чего она ни велась, как на повод к безудержным грабежам, это прозвище выражало неизменную преданность и уважение. Умный, не знающий укоров совести, искушённый во всевозможных интригах, он мало чем отличался от своих воинов. Он готов был разорвать Францию на куски с такой же холодной жадностью, с какой его банда грабила монастырь или какой-нибудь городок, но, будучи тонким политиком, он терпеливо дожидался своего часа. Если кусок мог достаться ему целиком, незачем было пускать в ход зубы и когти.
С треском разломилась головня и рассыпалась роем красных искр на каменном основании очага.
Карл встал и рассеянным движением размешал жар.
Годфруа с тайной завистью любовался той грацией, с какой Карл выполнил это обыденное дело. Обаяние Карла Наваррского быстро оказывало действие на всех, с кем он общался. Его изящная, но скромная одежда резко выделялась на фоне тяжеловесной роскоши других принцев и знатных особ его окружения.
— Послушайте, Годфруа, — сказал он, — мне не раз приходилось встречаться с торговцами, ремесленниками и крестьянами за кружкой вина в захудалых харчевнях, и там я узнавал больше, чем на собраниях вырождающейся высшей знати. Народ не лукавит. Люди многого ждут от Этьена Марселя, но он пока ещё не может обеспечить им безопасность, работу и дешёвую жизнь.
— В этом городе, ваша светлость, народ очень буйный, его нужно держать в узде. Но я вижу, что вы не торопитесь взять в руки бразды правления.
— Я могу и подождать, — сухо заметил Карл, протягивая к огню тонкие руки, — и надеюсь обойтись без чьей-либо поддержки. Мои дела идут не так уж плохо.
Годфруа поклонился.
— Уже поздно, монсеньёр, я пойду к себе.
В душе он надеялся, что принц пригласит его на ужин. И, словно прочитав его мысли, Карл подошёл к двери, украшенной королевскими лилиями.
— Спокойной ночи, мессир! — сказал он. — Сегодня я жду на ужин Этьена Марселя и некоторых его товарищей. Они обиделись бы, если бы я уделил им не всё своё внимание. Может быть, они намерены сообщить мне какие-нибудь тайны, предназначенные только для верных ушей.
Годфруа был оскорблён, но и глазом не моргнул. Не в первый раз ему приходилось сносить подобные унижения.
— Доброй ночи, монсеньёр! — сказал он.
Оставшись один, Карл опустился в высокое кресло перед камином и загляделся на языки огня, лизавшие дубовые поленья.
Странные фигуры возникали в недрах пламени. То казалось, что бушуют пожары, то появлялось расшитое золотом пурпурное королевское одеяние. Карл прищурил глаза, словно желая увидеть в этой игре света и тени знамение судьбы. Пламя вытянулось и, извиваясь как змея, заволокло королевскую мантию. Карл вздрогнул. Быть может, пред ним прошли причудливые извивы его судьбы?
— Вздор! — сказал он. — Мне страшен только один человек, дофин Карл, и я должен убрать его с пути, как зловонную жабу.