— Макс, ты хорошие песни пишешь.
— Так это… — смутился Макс. — Забились ведь. Я вернусь, группу будем собирать. Купим компьютер, грув-бокс…
— Грув-бокс? — переспросил Борис Николаевич. — А это громко?
— Да в том-то и дело, что негромко… — начал Макс. Но умолк, осознав важность момента. Мишка глядел на него и как будто слабо улыбался. Охранник забрал велосипед и пошел к джипу.
— Мой сын, ты уже совсем сдурел, — произнес Борис Николаевич. — Ну-ка пошли, пока я не разрыдался сам. Юноши, не забывайте наш адрес. И еще о контрацепции. Это я вам как отец говорю…
— А мы не забывали, — сказал Макс.
И адвокат показал ему кулак.
Эпизод26. Когда мерседес увез домой нашего нового друга, а лексус — его велосипед, Макс вернулся на свое место, посидел, помолчал и вдруг достал из кармана двести долларов:
— Мишка мне сейчас отдал, — сказал он. — Типа за проезд. Сказал: вам нужнее будет.
Я поглядел на него в зеркало и кивнул. Это действительно было очень кстати. Отец прислал денег на одного. Откуда ему было знать, что на дело выехала целая опергруппа.
Макс еще помедлил и протянул деньги мне.
— Держи, Пит. Хоть ты и был против.
— А ты бы взял его в долю, Пит? — спросил Костик.
— Взял бы, — я смотрел прямо на дорогу. — А потом ты бы, Костик, первый на меня обиделся. Деньги — такая сволочная штука…
— Просто вот что, Пит, — заговорил Макс, схватившись за спинку моего сиденья. — Надо сделать так. Когда мы деньги найдем, мы свою долю особо делить не будем. Мы возьмем понемногу, кому сколько нужно, а остальное вложим куда-нибудь… Ну там, в одно общее дело… Так будет справедливо.
— А потом все вместе пролетим, да? — спросил Шериф.
— Почему сразу пролетим. Подсчитаем сперва, чего как.
— А как же компьютерная студия, Макс? — поинтересовался я, запрятав свою иронию так глубоко, как только сумел.
— Студия не окупится, — серьезно сказал Макс. — Я изучал вопрос. А деньги, они твои, Пит.
Я оценил его слова. Но не нашелся, что ответить. Почему-то я был уверен, что наше путешествие окончится совсем не так, как мы думаем. Я старался не думать о будущем, пока в жизни хватало настоящего.
Вскоре село Приветное осталось позади, вместе со своей милицией, с местной шпаной, одетой с колхозным шиком, алкоголиками и вялыми старухами на улицах. Останавливаться там мы не пожелали ни на минуту. Жители проводили наш автобус глазами и вычеркнули из своей жизни. Да что там мы: если бы хоть сам Чубайс проехал мимо на своем бронированном «бмв», они поленились бы даже подобрать с обочины подходящий камень.
Я ошибался. Никакие не радушные люди здесь жили. Скорее просто душные. Именно так, с пробелом.
Шел дождь. Ирка сидела на скамейке у автобусной остановки, накинув на голову дешевую куртку-ветровку. Она промокла насквозь.
Проехав метров сто, я решился. Затормозил. Врубил заднего. Макс и Костик, задремавшие было под утомительный шум дождя, поглядели на меня с недоумением. Шериф загадочно усмехнулся.
Ирка подняла голову. Попыталась пригладить темные от дождя волосы. У нее были тонкие пальцы с небрежно накрашенными ногтями. И свежий синяк под глазом. Но она не плакала. Мне показалось.
Шоссе было пустынным. Никакого автобуса не было и в помине.
Я дотянулся до ручки и открыл переднюю дверцу.
— Тебе куда? — спросил я.
— Я хотела к тетке уехать, — сказала Ирка, забираясь внутрь. — Не хочу дома оставаться.
— Кто тебя так?
— Так… Козел один.
— Этот мент, что ли?
— Он вообще озабоченный какой-то, — пожаловалась Ирка сквозь зубы. — К матери пришел, посидел-посидел, а потом…
Я кивнул.
— А что мать-то смотрит?
— Да эта сука только рада. Она же вечно под статьей ходит. За воровство, за самогонку. А так он ее не трогает.
— Как это — так?
Ирка не ответила. Оглянулась, неловко прикрыв синяк ладонью.
— А Мишка где? — спросила она.
— Домой поехал.
— Есть хочешь? — спросил Макс с заднего сиденья. — На, колбасы поешь. Уже нарезанная.
Несколько минут Ирка с плохо скрытой жадностью жевала колбасу. Я же глядел на дорогу. Вокруг тянулась холмистая равнина. На пригорках зеленели березки. С раскисших полей тянуло русским духом. Всё это казалось до странности знакомым и близким, и уже невозможно было представить, что люди могут жить иначе.