Некоторое время они в упор смотрели друг на друга поверх письменного стола.
– Я готов выслушать твою версию, – сказал Залески, – но только живо, потому как, судя по этой штуке, – и он постучал пальцем по докладной с красной отметиной, – ты нас всех втравил в такую историю…
– Ни черта я не втравил! – Глаза Паркленда гневно сверкнули, кровь прихлынула к лицу. – Я уволил этого парня, потому что он ударил меня. Больше того: я не намерен отменять свое решение, и если ты человек смелый или справедливый, то лучше поддержи меня.
Мэтт Залески взревел, как бык, чему он научился, разговаривая в цехах.
– Прекрати нести чушь, немедленно! – Не желал он, чтобы кто-то диктовал ему, как себя вести. Но он тотчас взял себя в руки и пробурчал:
– Я сказал: поостынь! Когда придет срок, я сам решу, кого поддержать и почему. Так что прекрати нести эту чушь насчет того, кто смелый и кто справедливый. Ясно?
Взгляды их скрестились. Паркленд первый опустил глаза.
– Ну ладно, Фрэнк, – сказал Залески. – Начнем сначала, давай рассказывай все по порядку.
Они с Фрэнком Парклендом давно знали друг друга. У мастера была хорошая репутация, и он обычно был справедлив к рабочим. Только что-то из ряда вон выходящее могло так взбесить его.
– Один из рабочих сошел со своего места, – принялся объяснять Паркленд. – Затягивал болты на рулевой колонке. По-моему, он новенький, вот и закопался, а конвейер-то уходит, вот он и напирал на впереди стоящего. Я велел ему стать на место.
Залески понимающе кивнул. Такое случается нередко. Какой-нибудь рабочий выполняет ту или иную операцию на несколько секунд дольше, чем требуется. В результате по мере того, как машины продвигаются по конвейеру, он все больше выбивается из ритма и вскоре оказывается рядом с другим рабочим, выполняющим другую операцию. Мастер, заметив непорядок, обычно помогает новичку вернуться на место.
– Дальше, дальше!.. – нетерпеливо сказал Залески. В эту минуту дверь конторки снова распахнулась и вошел представитель профсоюза. Он был маленький, розовощекий, суетливый, в очках с толстыми стеклами. Звали его Иллас; всего несколько месяцев назад он еще сам работал на конвейере.
– Доброе утро, – поздоровался он с Мэттом Залески. Паркленду же только кивнул.
– Мы как раз подбираемся к сути, – заметил Залески, указывая вновь прибывшему на кресло.
– Вы сберегли бы массу времени, если б прочли нашу жалобу, – сказал Иллас.
– Я ее прочел. Но иной раз не мешает выслушать и другую сторону. – И Залески жестом предложил Паркленду продолжать.
– Все, что я сделал, – сказал мастер, – это подозвал другого парня и сказал ему: “Помоги-ка этому малому вернуться на место”.
– Ну и врешь! – Профсоюзный босс нахохлился и резко повернулся к Залески. – На самом деле он сказал:
“Верни этого сопляка на место!” И сказано это было про нашего черного собрата, которому такое обращение особенно обидно.
– О Господи! – В голосе Паркленда звучали злость и раздражение. – Да неужели ты думаешь, я этого не знаю? Ты что, считаешь, что за время работы здесь я еще не научился не употреблять это слово?
– Но ты же его употребил, верно?
– Возможно, все может быть. Не могу сказать ни да, ни нет, потому что, истинная правда, не помню. Но если даже я так и сказал, то без всякого дурного умысла. Просто с языка сорвалось – и все.
Профсоюзный босс передернул плечами.
– Это ты сейчас мне вкручиваешь.
– Ничего я тебе не вкручиваю, сукин сын! Иллас поднялся.
– Мистер Залески, я ведь тут нахожусь в официальном качестве – как представитель Объединенного профсоюза автомобилестроительных рабочих. Если со мной будут так разговаривать…
– Больше этого не случится, – сказал заместитель директора. – Будь любезен, сядь-ка, и пока мы будем обсуждать этот вопрос, я бы посоветовал тебе самому не злоупотреблять словом “врешь”.
От досады Паркленд изо всей силы ударил кулаком по столу.
– Я же сказал, что ничего я не вкручиваю, и так оно и есть. Да и сам парень не обратил бы на это внимания, если бы вокруг не подняли шум.
– Он, во всяком случае, говорит другое, – вставил Иллас.
– Сейчас, может, и говорит. – Паркленд повернулся к Залески. – Послушай, Мэтт, этот парень – еще совсем ребенок. Чернокожий мальчишка лет семнадцати. Я против него ничего не имею: работает он, правда, медленно, но с делом справляется. У меня братишка ему ровесник. Я, когда прихожу домой, всегда спрашиваю: “А где сопляк?” Никому и в голову не приходит на это обижаться. Да и тут все было бы в порядке, не вмешайся тот, другой – Ньюкерк.
– Значит, ты все же признаешь, что употребил слово “сопляк”?
– О'кей, о'кей, употребил, – устало сказал Мэтт Залески. – Давайте все признаем, что так.
Залески старался сдерживаться, как делал всегда, когда на заводе возникали расовые конфликты. Сам он терпеть не мог “черномазых” – эти предубеждения привила ему жизнь в густо населенном поляками пригороде Уайандотта, где он родился. Там поляки смотрели на негров с презрением, считая их людьми ненадежными, и все беспорядки приписывали им. Черные, в свою очередь, ненавидели поляков, и эта застарелая вражда чувствовалась и по сей день в Детройте. Однако Залески вынужден был подавлять свои инстинкты: когда ты командуешь таким заводом, где полно цветных, нельзя выставлять напоказ свои чувства – во всяком случае, часто. Как раз сейчас, после последних слов Илласа, Мэтту Залески очень хотелось сказать: “Ну и что, если он назвал его сопляком? Ну что тут такого особенного? Раз мастер сказал, значит, паршивец должен был вернуться на место”. Но Залески понимал, что, скажи он такое, его слова будут тут же повторены и шум поднимется еще больший.
И поэтому он лишь буркнул:
– Важно то, что произошло потом.
– Видишь ли, – сказал Паркленд, – мне и в голову не приходило, что до такого может дойти. Мы ведь почти вернули того парня на место, когда появился этот тяжеловес – Ньюкерк.
– Он тоже наш черный собрат, – вставил Иллас.
– Ньюкерк работал много дальше на конвейере. Он даже и не слышал ничего – кто-то рассказал ему. Он подошел, обозвал меня расистской свиньей и дал затрещину. – Мастер дотронулся до кровоподтека на щеке, которая за то время, что он находился в конторке, заметно распухла.
– А ты его ударил в ответ? – резко спросил Залески.
– Нет.
– Хорошо, что у тебя хоть на это ума хватило.
– Хватило, хватило, – сказал Паркленд. – Я уволил Ньюкерка. Тут же, на месте. Поднять руку на мастера – такое еще никому не сходило.
– Ну, это как сказать, – вмешался Иллас. – Тут многое зависит от обстоятельств. А если человека спровоцировали?
Мэтт Залески почесал затылок – просто удивительно, что при такой работе у него еще не вылезли все волосы. Эту вонючую историю должен был бы расхлебывать Маккернон, директор завода, но его не было. Он находился за десять миль отсюда, в штабе, где проходило сверхсекретное совещание по поводу “Ориона”, новой модели, которая вскоре будет запущена в производство. Иногда Мэтту Залески казалось, что Маккернон просто взял и самовольно ушел на пенсию, хотя официально до этого оставалось еще полгода.
И теперь этот “крошка” – завод очутился на попечении Мэтта Залески, и хлопот с ним не оберешься. К тому же Залески знал, что после ухода Маккернона на пенсию его не сделают директором. Его уже вызывали и знакомили с квалификационной картой. Данные на каждого сотрудника записывались в книге с кожаным переплетом, которая всегда лежала на столе вице-президента, занимавшегося вопросами производства. Всякий раз, когда открывалась вакансия или возникала возможность кадровых перемещений, вице-президент листал эту книгу. На странице, отведенной для Мэтта Залески, под его фотографией и краткими биографическими сведениями значилось: “Деловые качества полностью соответствуют занимаемому ныне служебному положению”.
Все в компании знали, что эта вроде бы невинная формулировка равносильна тому, что человека “положили на полку”. На самом деле она значила: этот человек достиг своего потолка. Он, возможно, всю жизнь просидит на этом месте, но продвижения не получит.