— Надеюсь, что так оно и есть, — с тревогой сказала женщина. — Вчера ты вел себя так странно. Ты помнишь свою встречу с доктором Керром?
— Конечно, помню, — сказал Парк.
Психиатра, с которым он назначал встречу, звали не Керр.
Женщина собралась одеваться. Парк сглотнул. В течение многих лет он умудрялся жить, не связываясь с чужими женами, с тех самых пор как…
Еще он хотел узнать ее имя. Хорошо воспитанный мужчина при таких обстоятельствах не стал бы окликать женщину «Эй, ты!»
— Что у нас на завтрак, сладкий пирожок? — спросил он с вымученной улыбкой.
Она ответила, добавив:
— Дорогой, ты раньше никогда меня так не называл.
Когда она взглянула на Парка с предвкушающей улыбкой, он выпрыгнул из постели и оделся с бешеной скоростью.
Ел он молча. Когда женщина спросила, почему, он показал на свой рот и пробормотал:
— Язвочка. Больно говорить.
Он сбежал, как только позволили приличия, так и не узнав имени своей «жены». Содержимое бумажника ему сообщило, что его зовут Уоллес Хайнеман, но мало что еще. Будь у Парка достаточно сильное желание, он, без сомнения, смог бы выяснить, на кого работает, кто его друзья, есть ли у него в каком-нибудь банке деньги и все такое. Но если эти ежедневные изменения будут продолжаться, вряд ли оно того стоит. Первым делом нужно вернуться к психиатру.
Несмотря на то, что номера улиц были другими, общая планировка оставалась той же. Полчаса ходьбы привели его в квартал, где находился кабинет психиатра. Здание стояло на юго-восточном углу 57-й и 8-й улиц. Парк мог поклясться, что здание, которое сейчас занимает этот участок, изменилось.
Тем не менее, он все равно туда вошел. Парк тщательно записал номер офиса. Утром его блокнот пропал, как и все остальные его (вернее, Артура Фогеля) вещи. Однако номер он запомнил.
Номер, оказалось, принадлежал нескольким конторам, которые занимали адвокаты Уильямсон, Остендорф, Коэн, Берк и Уильямсон. Нет, они никогда не слышали о мозгоправе Парка. Да, Уильямсон, Остендорф, Коэн, Берк и Уильямсон занимали эти офисы уже немало лет.
Парк вышел на улицу и долго стоял в задумчивости. Теперь его еще озадачил феномен, который до сей поры он едва замечал: повсюду виднелось необыкновенное количество «Юнион Джеков».
Он спросил об этом у дорожного полицейского. Полицейский уставился на него.
— День рождения короля, — сказал он.
— Какого короля?
— Как какого, нашего короля, конечно. Давида Первого, — коп поднес палец к козырьку своей фуражки.
Парк расположился на скамейке в парке с газетой. В газете было полно материалов вроде упоминаний о недавней англо-русской войне, развязанной Королевой Викторией, освещение визита Его Величества на мыловаренный завод («.. где он проявил живой интерес к техническим проблемам, связанным с…»), победа Массачусетса над Квебеком в межколониальных футбольных матчах (Массачусетс — колония? А футбол — в апреле?), суд над неким Дидрихом за убийство человека ножовкой…
Все это было очень интересно, особенно дело Дидриха. Но Аллистер Парк был больше озабочен местонахождением и вероятной судьбой банды Антонини. Он также с нежной меланхолией думал о Мэри и о Юнис, о Дороти и о Марте, о Джоан и о… Но это было менее важно, чем красивое дело, которое он раскрутил против такого скользкого врага общества. Даже Парк, несмотря на циничный взгляд на гуманизм, присущий прокурорам, чувствовал праведный пыл, когда собрал доказательства и осознал, что может прижать банду.
Да и выдвижение на окружного прокурора — не то, на что можно наплевать. Так сложилось, что когда на это выдвижение подошла очередь протестанта, он оказался под руками. Если он пролетит, ему придется ждать, пока пройдут католик и еврей. Так как для выдвижения все равно нужно было быть тем или иным, Парк по необходимости стал усердным прихожанином, пусть и слегка лицемерным.
Его план состоял в том, чтобы после нескольких сроков в качестве окружного прокурора последовать за нынешним окружным прокурором на судейскую скамью. Вы никогда бы не догадались, но у Аллистера Парка хватало идеализма, который он принес с собой из Колорадо еще будучи молодым юристом, чтобы такая скамья привлекала его не только заработком и социальным статусом.
Парк обшарил карманы. Там оказалось достаточно для одного славного кутежа.
Из оставшегося дня он мало что запомнил. Он помнил, как дал фунт старухе, продающей шнурки для ботинок, как вел группу пьяниц, распевая (без купюр) песню о парне по имени Колумб, который знал, что мир был круглый[12], и пытался отобрать шланг у пожарного на том основании, что город испытывает нехватку воды.
12
Имеется в виду шуточная песня о Христофоре Колумбе, существующая в нескольких более (или менее) приличных вариантах.